Мэри Э. Брэддон
До горького конца
Глава I. В ЦВЕТУЩЕЙ ДОЛИНЕ
Старомодный сад раскинулся в самой середине патриархального Кента. Такого сада не одобрил бы ни один современный садовник, но, тем не менее, это сад благовонный и красивый и очень любимый его обладателем, который находится далеко за морем, пытаясь поправить состояние в австралийских золотых приисках, и вспоминает со многими тайными вздохами об этой единственной зеленой долине, которую он может назвать своим домом. Она была его домом сорок лет и домом его предков несколько столетий. Тяжело расстаться с таким местом, но Ричарду Редмайну пришлось взглянуть прямо в лицо этой печальной возможности.
Нет в этом саду роскошных куртин всевозможных форм, нет чудес из бордюрных цветов, нет одноцветных масс, нет редких растений, но вы найдете тут две длинные, широкие гряды со смесью старомодных цветов, большую зеленую лужайку, старые яблони и груши, пару ореховых кустов, испанский каштан, низкий, но с широко разросшимися ветвями, образующими тенистый шатер, и одинокий старый кедр. Сад отделен от внешнего мира и от огибающей его тихой дороги высокими кирпичными стенами, обсаженными фруктовыми деревьями и увенчанными колючими растениями, стенами, которые сами по себе достойны карандаша живописца. Рядом с этим садом есть большой фруктовый сад, отделенный от него только изгородью душистого шиповника, где густая сочная трава испещрена колеблющеюся тенью листьев, где хорошо отдыхать в жаркие летние дни. А в конце фруктового сада есть пруд, где стаи уток плещутся среди водяных лилий, а за прудом расстилаются луга и поля Брайервудской фермы.
Сад, дом со службами и ферма принадлежат Ричарду Редмайну, одержимому манией к золоту и отправившемуся в Австралию в надежде поправить состояние, значительно пострадавшее в последние годы от неурожаев, неудачных спекуляций в торговле скотом, от падежей, болезни картофеля и вообще от всех ударов, постоянно угрожающих злополучным фермерам.
Он оставил дома своего младшего брата, человека кроткого и несколько слабоумного, мало сделавшего для себя в жизни и всегда находившегося в зависимости от владельца Брайервуда, и жену своего брата, женщину, далеко не кроткую и не слабоумную, но вздорную и злую на язык, хотя и не с дурным сердцем. Этой паре, Джемсу Редмайну и жене его Ганне, оставлена на попечение ферма.
Оставлено и еще нечто бесконечно более ценное. Как ни дорог отсутствующему каждый акр старых владений, но он покинул нечто несравненно более дорогое для его сердца, — дочь свою, Грацию, свое единственное дитя, высокую, стройную, темноволосую девятнадцатилетнюю девушку.
Ее никак нельзя было назвать красавицей, эту дочь фермера, воспитанную несоответственно со своим положением, как утверждал весь маленький Кингсберийский мир. Она действительно не могла взять человечество приступом ни при каких обстоятельствах, но все же была красива и привлекательна; приятно было следить за ее фигурой, когда она бродила по дому и по саду, высокая, тонкая и грациозная, как полевые лилии; приятно было смотреть на ее нежное молодое лицо, увенчанное рыжевато-темными волосами, местами отливавшими золотом, — лицо, главную прелесть которого составлял его молочно-белый цвет, едва оживленный слабым румянцем.
Грацию Редмайн заучили, говорила мистрис Джемс, которой хотелось видеть свою племянницу хорошей хозяйкой на скотном дворе и в птичнике. Девушка действительно вела жизнь бесполезную, и в этом отношении мистрис Джемс была права. Грация ничего не смыслила в делах фермы. Она очень любила старый дом, с наслаждением бродила между цветами и проводила праздные утра в фруктовом саду; она любила все живые существа, которые ее окружали, начиная со старой скотницы Молли, которую знала с детства, и кончая желтым утенком, вылупившимся только накануне, но далее не шла. Она пробыла три года в пансионе в Танбридже и Вельсе, и вернулась домой с неизменными украшениями, слегка играя на фортепиано, слегка говоря по-французски, умея произнести несколько неправильных итальянских фраз и рисовать на доске небывалые цветы и с ненасытимою страстью к романам.
Отец купил для нее в Танбридже подержанный рояль, выбранный скорее за его наружные, чем за его внутренние достоинства, но принявший чрезвычайно величественный вид в углублении старомодной гостиной. Фермер любил слушать пение дочери в летние сумерки перед ужином, и ее нежный голос нравился ему не менее от того, что погружал его в преждевременную дремоту, пока звон посуды в соседней кухне и резкий голос мистрис Джемс, спрашивавшей, намерены ли они наконец, идти ужинать, не возвращали его из блаженного мира грез в грубый мир действительности.