Мы хорошо знали, что заминдар полный хозяин деревни и может делать все, что захочет, но и он должен считаться с деревенскими обычаями. Он — наш отец. Мы — его подданные. Его долг накормить нас и дать заработать несколько монет. Поэтому мы всегда идем к нему с низким поклоном. Но на этот раз начальник полицейского участка подозрительно посмотрел на нас и спросил:
— Этот парень — нат?
— Да, господин, — закивал головой управляющий.
Начальник сделал знак рукой Исиле подойти ближе. Тот подошел и низко поклонился.
— А вы не воруете? — строго спросил начальник.
— Нет, большой господин. Мы зарабатываем на жизнь своим трудом. Мы ничтожные люди и просим у могущественного господина, нашего отца и брата, еды и справедливости. Зачем нам воровать?
Начальник расхохотался, но его острые, загнутые кверху усы привели меня в ужас. Пьяри стояла, закрыв лицо концом покрывала, а он несколько раз поворачивался в ее сторону и пристально на нее смотрел. Пьяри, наверное, почувствовала этот взгляд и еще глубже спрятала лицо. Глаза полицейского ощупывали стройную фигуру и высокую грудь Пьяри, он напоминал раздувшуюся кобру, готовую вот-вот ужалить. Глазами он жадно пожирал Пьяри, но ужалить собирался Исилу. Я стоял ни жив ни мертв. У меня перехватило дыхание, от страха я не мог вздохнуть, и мне казалось, что чья-то невидимая рука сжимает мне горло.
Когда мы вернулись к себе в шатер, Сауно уже напекла лепешек и ждала нас. Сегодня она выпрашивала милостыню у полицейского участка и заработала две аны[21]. На них она и купила муки. На рупию можно купить двадцать серов[22] муки, а на две аны — только два с половиной. Нас было четверо, и на каждого приходилось больше, чем полсера. Это очень много. Сауно пекла лепешки на самодельном очаге, она сложила их на сковородке и поставила на угли, чтобы не остыли.
Мы ели и похваливали. Давно уже я не ел с таким удовольствием. Мы пересказывали друг другу события дня и шутили. Пьяри сидела, откинув покрывало. Она отламывала маленькие кусочки лепешки и старательно их жевала. Во дворе показался полицейский. Сауно тревожно посмотрела на нас, Исила вздрогнул, а Пьяри снова натянула на лицо конец покрывала. Подошла Бхура и, грозно подняв хвост, ощетинилась. По сравнению с нами наша собака вела себя более независимо.
Дежурный полицейский, толстый и розовощекий человек, обратился к Исиле:
— Откуда ты пришел в эту деревню?
Исила встал и поклонился, отложив лепешку на сковороду.
— Господин, мы бродим по всей округе, зарабатываем на жизнь.
— Тебя начальник вызывает.
— Будь милостив, господин. Что мы такое сделали?
— Поди-ка сюда!
Они отошли в сторону. Полицейский что-то сказал Исиле и ушел. Исила вернулся к нам и принялся есть как ни в чем не бывало. Покончив с лепешкой, он посмотрел на Сауно и кивнул в сторону Пьяри. Сауно понимающе нагнула голову, словно говоря: «Я-то сразу поняла, зачем он приходил».
Наступила ночь. Я лежал на циновке, курил и прислушивался к разговору Сауно и Пьяри.
— Знаешь, зачем приходил солдат? — спросила Сауно.
— Догадываюсь. Начальник не спускал с меня глаз. Он, наверно, хочет, чтобы я пришла к нему. Но Сукхрам не согласится.
— Не согласится? Подумаешь! Не мужское это дело, ему и говорить незачем.
— Он обидится.
— Это женское дело, и нам его решать. Чего тут обижаться! Разве мы одни так делаем? Попробуй откажись, начальник с нас живых шкуру сдерет. Упрячет отца с твоим мужем в тюрьму. А что будешь делать без кормильцев? Пойдешь по рукам, чтобы не умереть с голоду!
Пьяри задумалась.
Стало совсем темно. Неожиданно она поднялась и пошла к деревне, но я догнал ее и схватил за руку.
— Куда ты?
— Да так, никуда.
— И тебе не стыдно врать?
— А что я могу поделать?
— Не ходи, и все.
— А знаешь, чем это обернется?
— Мы сейчас же уйдем отсюда.
— Нас схватят в другой деревне. Пешком далеко не уйдешь!
Я застонал от собственного бессилия. Неужели мы так слабы и беспомощны? И тут я вспомнил о старой крепости. Я же тхакур, а не нат. А разве жена тхакура может идти к начальнику полиции?
— Никуда ты не пойдешь, — решительно сказал я.
— Но он же тебя и отца исполосует плетьми.
— Пусть бьет.
— Но он все равно заберет меня. Сейчас хоть подарок даст, а тогда прикажет избить.
Я ничего не хотел слушать, у меня словно помутился разум. Я крепко сжал ей руку.
— Лучше смерть, чем позор!
— Помирать из-за такой безделицы? — рассмеялась Пьяри. — Ну уж нет! Женщины из моего племени всегда шли на это. Что тут особенного?
— Ты же знаешь, что ты — жена тхакура! — закричал я.
— О да, мой господин. — Пьяри усмехнулась. — По утрам ко мне приходит служанка и купает меня. Чамарин[23] лепит для меня кизяки. Домни[24] забавляет меня танцами и пением. Телин[25] моет мне ноги. Зеленщица приносит овощи прямо к порогу моего дома, жена ювелира приходит ко мне с драгоценными украшениями, ну а жены сокольничего и кучера…
— Потаскуха! — вне себя от ярости заорал я. На глазах Пьяри навернулись слезы, но тут же высохли.
— Пропади ты пропадом, какой из тебя господин и повелитель! — заговорила она, сверкая глазами. — В тебе нет ни капли сострадания! Ты должен защищать женщину, а ты о себе только и думаешь, о своей чести только и заботишься. Зачем удерживаешь меня? Воображаешь, что защитил меня своим криком? Что, я уже не натни? Подумай сам, ну куда мне деваться? Я пыталась скрыть свою красоту и молодость, а люди все равно все замечают. Разве я могу спрятаться так, чтобы никто меня не видел? Почему я должна стыдиться того, что моя красота бросается всем в глаза! Не хочу я прятать ее от людей!
В отчаянии я обхватил голову руками и застонал. Ярость душила меня.
— Ладно! Иди в шатер! Пойдешь, когда я вернусь! — сказал я, толкнув Пьяри.
Она покорно поплелась назад, а я зашагал в темноту, к деревне. Не знаю, почему, но в этот момент я вспомнил о Махатме Ганди. Некоторые торговцы в деревнях его очень хвалили, потом их за это арестовали. От них я слышал, что Ганди борется за счастье всех бедняков. Но Ганди был далеко, а я шел к дому заминдара. На воротах его дома горел яркий фонарь. У ворот сидел сторож и беседовал с двумя людьми.
— Что случилось? — спросил сторож. — Разве господин тебе ничего не дал?
— Дал, уважаемый, дал.
— Так что тебе еще надо?
— О, почтенный господин!.. — начал я срывающимся голосом.
— Ну?
Гнев и негодование не давали мне говорить. Я вдруг ясно увидел лицо моей Пьяри. Она моя! Я люблю ее! По какому праву кто-то другой должен владеть ею? Только потому, что она слабая женщина? Но разве она виновата в этом? Я, как рыба, открывал и закрывал рот, но слова застряли у меня в горле. Сторож расхохотался.
— Ему надо дать пару тумаков, — сказал он, обращаясь к управляющему имением и его приятелю, — тогда этот ублюдок может быть заговорит.
О, великий боже! У меня помутился разум. Я пришел к этим людям за помощью, а что услышал! Не помня себя, я закричал:
— Не я ублюдок, а ты! Грязный пес! Да к тому же сторожевая дворняга!
Я смутно помню, что за этим последовало. Знаю только, что все трое бросились на меня с криками: «Бей его! Бей его!» Перед глазами мелькнул чей-то кованый ботинок, и скоро мое лицо превратилось в кровавое месиво. Передо мной поплыли черные круги, я потерял сознание и очнулся только в полицейском участке. До меня донесся голос сторожа:
— Господин начальник, этот негодяй пришел воровать. Успел стащить шкуру теленка, да мы поймали его. Хорошенько проучите его, господин, чтобы он запомнил на всю жизнь, кто он и откуда родом. Наглец! Оскорбил пандита[26] Вачандхара, господин. У нас ведь, слава богу, правит раджа, а не эти разбойники наты!
21
22