Когда мы совсем близко подошли к дому Рустамхана, я вдруг почувствовал, что ноги совсем одеревенели и не слушаются меня. На Пьяри была широкая и очень грязная юбка. Кофта ее совсем порвалась, а покрывало пестрело заплатами, но она старательно прятала в него свое лицо. В тот момент мне показалось, что я иду грабить самого себя, но я не осмелился сказать об этом Пьяри.
Я остановился и присел на каменную плиту — здесь раньше, наверное, была дхармашала[32]. Пьяри села прямо на пыльную дорогу.
— Идем же, — торопила она.
— Ноги не идут.
— Это еще почему?
— Душа противится.
— Ты и меня не пустишь?
— Разве тебя остановишь?
— Можешь оставаться. Я иду.
И она ушла. Я посидел немного, потом улегся на каменную плиту и не помню, как уснул. Наверно, я проспал целый час, какой-то мальчишка разбудил меня. Во рту у него торчала сигарета.
— Эй, проснись! Ты нат по имени Сукхрам?
— Ну, дальше, — грубо ответил я.
— Тебя ищет начальник. Давай, дуй мигом. Он велел тебе немедленно явиться к нему.
Мальчишка убежал, а я поплелся к дому Рустамхана.
Дом стоял за кирпичной оградой, а двор был обыкновенный, земляной. В глубине двора был невысокий четырехугольный дом. С одной стороны к воротам примыкал глинобитный домик для слуг, а рядом с ним стояло небольшое строение с навесом. Под навесом была привязана буйволица, подле которой резвился буйволенок.
Я остановился на пороге, где сидела смуглая женщина из касты дом[33].
— Проходи, — сказала она.
Я переступил порог.
— Господин сказал, чтобы ты поднялся к нему. Тебе везет, счастливчик.
В верхней комнате на цветастом ковре в чистой юбке и новой кофте сидела Пьяри. На голове у нее красовалось новое покрывало. Я, не веря своим глазам, смотрел на нее. Ее рот был красный от бетеля[34]. Никогда она не казалась мне такой красивой. Рустамхан лежал на кровати.
— А, пришел, Сукхрам? Она все о тебе вспоминала. Садись.
Я поклонился и сел.
Пьяри покрыла голову и торжествующе посмотрела на меня.
— У тебя преданная жена, — продолжал Рустамхан. Она сказала мне: «Господин! Я только тогда останусь у тебя, если ты приютишь и моего Сукхрама». И ничего слушать не хочет. Что ж, будь по ее. Но ты, Сукхрам, должен понять, что теперь она — твоя хозяйка. Ясно? Ты будешь жить внизу, у ворот, в каморке. Ты будешь смотреть за буйволицей!
Меня будто по лицу ударили. Пьяри — моя хозяйка!!!
— Господин! Я бедный человек. Ты и без того осыпал меня своей милостью. Судьба послала мне эту женщину. Она так красива, что ей надо было родиться в таком доме, как твой, и жить в свое удовольствие. Бог услышал ее молитву, она нашла свое место. Позволь теперь мне уйти, господин. Я заведу другую семью.
Пьяри кусала губы от ярости.
— Ты никуда не пойдешь, понял! — закричала она.
— Неужели ты думаешь, что я буду прислуживать тебе, негодница?
Рустамхан сел на постели.
— Эй ты, перестань артачиться, скотина, а не то я тебе все ребра переломаю!
— Ломай, господин, но, пока я жив, этого не будет.
Пьяри встала с ковра и подошла ко мне.
— Я ухожу от тебя, господин, возьми свои вещи, — сказала она Рустамхану. — Он не даст мне спокойно жить. Я буду навещать тебя каждый день. Ты в накладе не останешься. А он не может видеть меня счастливой! Он хочет, чтобы я спала в лесу. Ну что же, и на том спасибо.
Рустамхан не знал, что делать. Пьяри протянула руку за своими старыми тряпками.
— Не трогай их, Пьяри! Заклинаю тебя! Я умру, если ты их тронешь, — крикнул я.
Протянутая рука Пьяри замерла на полдороге. На глазах у нее показались слезы.
— Чего же ты хочешь, несчастный? — спросила она.
— Я хочу, чтобы ты осталась здесь!
— А ты останешься?
— Слугой — никогда!
— Ах, ты хочешь остаться здесь, у господина, как мой муж? У тебя нет ни капли стыда! Тебе и дела нет до чести других людей.
Рустамхан закурил и протянул мне сигарету. Я несколько раз жадно затянулся.
— Ты права, Пьяри, — сказал я после некоторого раздумья. — Это не дело. Если даже у нас, низких людей, такое открыто не делается, как это может произойти в большом доме?
Рустамхану понравились мои слова, и его лицо расплылось от удовольствия.
— Господин, я взываю к твоей справедливости, — взмолился я. — Как мне теперь показаться людям? Почтенный господин, посади меня в тюрьму, будто за воровство, и я проведу там остаток жизни.
Рустамхан вопросительно посмотрел на Пьяри, но, увидав, что она смертельно побледнела, отрицательно покачал головой.
— Нет, Сукхрам, я не могу пойти на это. Это было бы несправедливо по отношению к тебе. А я — враг всякой несправедливости. Ты ничего не сделал такого, за что я мог бы посадить тебя в тюрьму.
Чтобы позлить меня, Пьяри не смотрела в мою сторону, но ее глаза метали молнии. Я повернулся к Рустамхану.
— Господин, посади меня только на несколько дней. А потом, как бы сжалившись надо мной, отпусти под честное слово. Я каждый день буду являться на отметку в участок. Ты не уронишь свое имя, Пьяри останется с тобой, и с моих плеч, господин, упадет гора!
Пьяри понравилась моя идея, но тогда мы еще не понимали, что делаем. Я сам добровольно шел в рабство к Рустамхану, а Пьяри попадала в такие сети, выпутаться из которых не было никакой возможности. Если бы Пьяри осмелилась бежать от Рустамхана, мне бы пришлось всю жизнь гнить в тюрьме. Оба мы тогда, казалось, лишились рассудка.
Рустамхан довольно хмыкнул, как бы говоря: «Попалась, рыбка!» Теперь он не опасался, что я, уступив ему на несколько дней Пьяри, совершу кражу и сбегу вместе с ней.
— Ладно, Сукхрам, это можно устроить. Чтобы все выглядело правдоподобно, тебе придется отвязать мою буйволицу. И тогда можешь быть спокоен. Дело сделано.
На другой день я увел его буйволицу. На окраине деревни меня арестовали. Все сочувствовали мне, говорили: «Не повезло бедняге: и жена сбежала, и сам в тюрьму угодил». Я припал к ногам торговца по имени Анарчанд, который торговал прогорклым топленым маслом, и он поручился за меня. Рустамхан отпустил меня под честное слово. Люди жалели меня, а я в душе смеялся над ними. Они ругали Пьяри за измену, а я был доволен ею как никогда. Я приходил к ней в полдень и оставался до самой ночи. Пьяри усаживала меня в комнате у ворот и вкусно кормила. Постепенно мне стала нравиться эта жизнь, и я даже начал присматривать за буйволицей.
Одного мне только не хватало.
Я тосковал по ночам, мне не хватало Пьяри. Она все больше и больше отдалялась от меня. В наших отношениях уже не было той близости и свободы, да и не могло быть. Пьяри сверкала чистотой, и в ее присутствии я казался себе грязным оборванцем. Она наклонялась ко мне, и мне кружил голову аромат жасминного масла, исходящий от ее волос.
С Пьяри происходили удивительные перемены. И чем больше она отдалялась от меня, тем больше я тянулся к ней. Самая разительная перемена, которую я обнаружил в ней, состояла в том, что в ней проснулось чувство стыда, она начала краснеть и смущаться. И походка ее переменилась, она ходила прямо и уверенно, без всякого страха. И смех ее стал другим, она перестала громко хохотать, растягивая рот до ушей, теперь она негромко смеялась, лишь слегка показывая зубы.
В носу у нее поблескивал булак[35]. Его появление показалось мне знаменательным — впервые тела Пьяри коснулось золото. И как шло ей это украшение! С красными от бетеля губами и черными от краски деснами она походила на женщину из знатного дома.
Я приходил к ней в полдень — в это время, кроме нее, в доме никого не было — и оставался до вечера, а потом возвращался к себе в шатер спать. Возле меня поставили шатры другие наты, и мы зажили как одна семья. Пришельцы занимались только воровством, а их женщины путались с посторонними мужчинами и тем зарабатывали на жизнь. Среди них была и Каджри. По возрасту она была ровесницей Пьяри. Ее муж был черный и старый. Он так пристрастился к вину, что его почти никогда не видали трезвым. Но этого ему было мало, и он добывал где-то опиум. Напившись и накурившись, он заваливался спать еще засветло и спал до самого утра. Любил он и азартные игры, поэтому всегда нуждался в деньгах. За ними он предпочитал обращаться к Каджри. Она выделялась среди всех женщин своей красотой и светлым цветом кожи. Ее немножко портили слегка запавшие щеки. У нее была маленькая красивая грудь и широкие крутые бедра. Глаза были не очень большие, но красивой удлиненной формы и немного раскосые. В нос она продевала булак, а глаза густо подводила сажей. Каджри носила длинную свободную рубашку и ходила быстрой, слегка подпрыгивающей походкой. Я никогда не видел ее печальной, она постоянно улыбалась.
34