А Чанда продолжала:
— Что бы я ни просила, я не знала отказа. Другие бранят своих дочерей, он же никогда.
— Ну, наверное, мой отец вызывал его.
Сукхрам вышел из-за кустов. Ноги плохо повиновались ему. Он не хотел мешать, однако должен был это сделать.
— Ты пойдешь со мной, Чанда? — спрашивал Нареш.
— Куда?
— К матери.
— Зачем?
— Она, может быть, сжалится, увидев тебя…
— Нет, не сжалится! — громко сказал Сукхрам.
Чанда и Нареш испугались, увидев его.
— Дада, ты здесь? — застыла в удивлении Чанда. Потом ей стало стыдно, что он застал ее с Нарешем, и она закрыла лицо руками.
Но Сукхрам даже не посмотрел на нее.
— Господин! — обратился Сукхрам к Нарешу.
— Называй его по имени, дада! — перебила Чанда.
— Глупая девчонка! Помолчи! — прикрикнул на нее Сукхрам. — Я не с тобой пришел говорить. — Итак, скажи мне, ты женишься на Чанде? — спросил Сукхрам.
— Женюсь, — твердо ответил Нареш.
Сукхрам покачал головой.
— А знаешь, что будет потом? — спросил он.
— Нет.
— А я знаю. Они убьют Чанду!
— Тогда и я умру!
Сукхрам прижал к себе Нареша. Он старался сдержать слезы, но не мог.
— Нет, не губи свою жизнь, — проговорил он, отстраняя от себя юношу.
— А зачем мне жизнь без Чанды? — спросил Нареш.
— Ты еще молод и многого не понимаешь, — вздохнул Сукхрам. Ему вспомнились годы, проведенные с Пьяри.
— Идем, Чанда! — позвал Сукхрам.
Чанда нехотя последовала за ним.
— Когда придешь? — тихо спросил Нареш.
— Скоро.
Сукхрам шел впереди. Чанда плелась за ним. Она обернулась, чтобы поглядеть еще раз на Нареша.
— Ты — моя дочь, я тебя люблю, — говорил ей Сукхрам. — И не допущу, чтобы ты попала в беду…
Но она его не слушала. Чанда украдкой оборачивалась, чтобы еще и еще раз взглянуть на Нареша.
На следующий день она снова сбежала. Ускользнул от бдительного материнского ока и Нареш. Их не было до полудня.
…А вечером случилось нечто непредвиденное. У меня за окном запела птица. Я видел, как Нареш встрепенулся и направился к двери.
— Куда это ты? — спросила его мать. — Почему бы тебе не посидеть за книгой? На будущий год отошлю тебя в город. Будешь жить в доме деда, он наставит тебя на путь истинный. Там уж тебе не позволят в эдакую темень выходить из дома.
— Так было в старое время, — огрызнулся Нареш. — В городах теперь электричество.
И ушел. На улице слуги поили скот.
В саду снова засвистела птица.
Мать Нареша выглянула в окно, всматриваясь в темноту, и вдруг вскочила как ужаленная.
— Он там, в саду, вместе с натни!
Тхакур не на шутку рассердился. Этот обычно спокойный и рассудительный конгрессист, до хрипоты разглагольствовавший о справедливости и ненасилии, теперь взорвался, как пороховая бочка, в которую попала искра.
— Джоварсинх! — загремел он. — Ты спишь или сторожишь?!
— Приказывайте, кормилец, — дрожа от страха, пролепетал слуга, наскоро подвязывая дхоти.
— …Давай убежим, — говорил в это время Нареш Чанде в саду.
— Но куда?
В темноте щебетали две невинные души, беспечные в своей юности, полные радужных надежд и совершенно не знающие мир.
— Уедем куда-нибудь далеко-далеко, где будем только мы вдвоем, — говорил Нареш.
— Разве это возможно? — смеялась Чанда.
— Почему нет? Я все мечтаю уехать в такое место, где дули бы прохладные ветры, ласково светило бы солнце, где никто никого не бьет и никто никого не притесняет…
Чанда как завороженная смотрела на Нареша.
— Разве есть где-нибудь такое место? — удивилась она.
— Чанда, ты поедешь со мной? — вместо ответа спросил Нареш.
— Поеду.
— Не побоишься?
— Чего?..
В доме нарастал шум.
А потом привели Нареша. Его вели двое слуг. Он отбивался от них и кричал:
— Отпустите меня, пустите!
— Вот у нас в Аджмере и Удайпуре[113] совсем нет натов, — говорил старый тхакур Рагхунадх… — А здесь восток, братец. Именно поэтому они ведут себя так нагло. Их бы…
Чанду держали еще двое слуг.
Их подвели к самой двери и отпустили, окружив плотным кольцом.
— Привели, госпожа, — доложила служанка.
Мать Нареша сидела на кровати. Лицо ее было мрачным и решительным. Она походила на приготовившуюся к прыжку львицу. Чанда была совершенно спокойна, даже улыбалась. Все происшедшее несколько смутило ее. Но она не чувствовала себя виноватой и стояла с гордо поднятой головой. В этот момент она выглядела особенно красивой.
— Ты захотела стать моей невесткой? — загремела тхакурани.
Чанда внимательно посмотрела на нее и почтительно поклонилась.
Глаза Чанды и матери Нареша встретились. Надвигающаяся старость усмотрела в цветущей юности дерзость и вызов. А другая?! Она пристально вглядывалась в мать своего возлюбленного и думала: «Неужели это вскормившая его мать? Эта женщина совсем забыла, что такое свобода». А свобода Чанды тяжким бременем легла на ее жизнь. Одна, молясь о бессмертии души, почитала отжившее, а другая каждый миг своей жизни хотела посвятить возлюбленному, нисколько не задумываясь, угодно это богу или нет; одна была матерью, другая — девушкой; одна была охвачена страхом, другая — бесстрашием. Обе, не отрываясь, смотрели друг на друга. Глаза матери одновременно выражали ненависть и тревогу, высокомерие и гнев. Глаза Чанды светились любовью и преданностью, чистотой первой дружбы и мольбой о счастье. Мать Нареша походила на сверкающую в небе молнию. А Чанда была похожа на распустившийся, наполненный ароматом цветок. И мать Нареша не могла вынести взгляда Чанды. Ей на мгновение показалось, что Чанда чиста и невинна и к тому же прекрасна, как утренняя заря. Она невольно поддалась ее очарованию.
Но тут вмешалась служанка.
— Не желаешь отвечать, натни? — крикнула она.
Лицо матери вновь исказилось. Добрые чувства сверкнули и погасли.
— Почему молчишь? — спросила она.
— Я стану вашей служанкой, — кротко ответила Чанда.
Тхакурани ударила Чанду по лицу.
Нареш бросился к матери и схватил ее за руку.
— Нет, нет, пусть бьет, — остановила ее Чанда.
Тхакурани трясло от негодования. Сын, которого она вскормила, посмел схватить ее за руку из-за какой-то натни! Как она теперь покажется людям на глаза?! Такое оскорбление и от своего же сына!
— Джоравар! — позвала она.
— Да, госпожа, приказывайте!
— Держи его!
Тот бросился к Нарешу и схватил его.
— Разве для этого я взрастила тебя, негодный мальчишка?! — кричала тхакурани. С кулаками она набросилась на Чанду. — С таких-то пор показываешь свой распутный нрав! Завлекаешь мальчика, низкая натни! Вот тебе! Нравится? На! Получай!.. — Тхакурани с остервенением била девушку, но та не плакала, даже не вскрикнула. Она молча сносила побои и тогда, когда ее принялись избивать служанки тхакурани. А потом Чанда упала, так и не проронив ни слезинки.
Тхакурани от злости рвала на себе волосы.
— Унесите ее! — крикнула она.
На руках у женщины были массивные браслеты. Они оставили глубокие раны на голове Чанды, из них текла кровь. Нареш широко раскрытыми глазами смотрел на окровавленное лицо возлюбленной.
— Терпи, наследник, — проговорил Джоравар, когда Чанду подняли и потащили к двери.
Но Нареш бросился к матери и закричал:
— Ты больше мне не мать! Ты — ведьма! Ведьма! Почему ты не придушила меня сразу, как только я родился? Ты пролила кровь не только моей Чанды. Ты напилась и моей! Ты растерзала мне сердце и по капле выпила мою кровь…
Мой друг, тхакур Викрамсинх, был в замешательстве. Ганди смотрел на него с портрета и улыбался крушению чести семьи тхакура. Как истый гуманист он спокойно взывал к его человечности.
Послали за Сукхрамом.
Тхакур не мог смотреть ему в глаза.