И никого из людей не было здесь. Ни единой живой души! Ни девушек в будке, ни старика с хворостом, ни старухи, ни пассажиров трамвая — никого. Его странная гостья также исчезла.
Вдруг черный потолок над трамваем прогнулся и начал рывками опускаться вниз. Юра испугался, как бы этот удивительный потолок не просел слишком низко и не раздавил его. Надо было побыстрее уходить. Куда? Конечно же, вслед за девушкой, вызвавшейся проводить его!
Тут Юре показалось, что на стволе дерева светится огонек. Может, незнакомка незаметно вернулась? Вот было бы здорово!
Как ни странно, на земле около ствола осины Юра обнаружил еще одну свечку, точь-в-точь такую, как у девушки. Было совершенно непонятно, откуда она взялась. Юра не заметил, чтобы незнакомка приближалась к стволу. Однако он слишком устал от всех этих загадок, чтобы разгадывать очередную, поэтому осторожно, дабы не обжечься, взял свечку и зашагал в гору.
Юношу очень сильно угнетали всепроникающая тишина этого странного места, чернота земляного пола без единой травинки и узорчатого потолка и осязаемая стылая тьма, висевшая между потолком и полом, с которой едва справлялся крошечный огонек в его руке. Он попробовал бодро насвистывать песню “Я люблю тебя, жизнь”, однако окружающая тьма словно еще больше сгустилась от этого, и Юра испуганно оборвал свист.
Тут ему показалось... Да, звон гитарных струн и голос! Кто-то здесь все же есть! Юра постоял некоторое время, пытаясь определить, откуда доносятся звуки, затем быстро зашагал в этом направлении. Наконец он наткнулся на развалины кирпичного дома, а через несколько секунд увидел певца. Тот расположился на куче обломков боком к Юре. Рядом с ним трепетал в такт песне огонек свечки, прилепленной на стоявшей дыбом балке. Певец был одет в больничную пижаму и тапочки. Из полосатых рукавов торчали худые руки, длинные тонкие пальцы нежно перебирали струны видавшей виды гитары. Правая нога, также чрезвычайно худая, с синеватой косточкой на щиколотке была переброшена через левую, тапочек со стоптанным задником хлопал по пятке в такт с перезвоном струн. глаза сидящего были закрыты, длинное лицо излучало блаженство. Ясным чистым голосом он пел:
— ...До коммунизма остается
лет пятнадцать-двадцать,
А семилеток — чтой-то вроде трех.
А если не хочу идти я в ногу,
Как доложил об этом вам сексот?
Зачем зовете вы меня в дорогу
И чем влечете вы меня вперед?
А если захочу я разобраться —
Вы сразу кляпик в ротик, чтоб я сдох!..
До коммунизма остается
лет пятнадцать-двадцать,
А семилеток — чтой-то вроде трех.
А вдруг я тунеядец и подонок?
А если я хочу стилягой стать?
А если слух стиляги слишком тонок,
Чтоб вашим бравым маршам подпевать?
Так дайте же спокойно разобраться,
Так дайте сделать
хоть последний вздох!..
До коммунизма остается
лет пятнадцать-двадцать,
А семилеток...
— Эй, — несмело окликнул певца Юра. Тот моментально оборвал песню, резко обернулся, окинул Юру быстрым взглядом и широко улыбнувшись проговорил:
— Рад приветствовать тебя в этом скорбном месте, дорогой товарищ по несчастью! Чего ты здесь шляешься, добрая душа? Чего честных гитаристов пугаешь? Уймись, право слово! Уймись и ступай себе с богом. Pax vobiscum, как говорил шут Вамба доблестному своему хозяину Седрику Ротервудскому, то бишь Седрику Саксонцу, черт возьми! — и он подкрепил тираду звучным аккордом.
Юра плохо понял смысл речи парня. Напыщенные выражения действовали ему на нервы, а имена героев романа Вальтера Скотта вообще поставили в тупик.
— Тут девушка не проходила? — спросил наконец Юра и очень сильно смутился, вспомнив незнакомку. Его собеседник мягко, по-кошачьи улыбнулся, зажмурился и даже слегка замурлыкал. Юра хотел повторить вопрос, как вдруг парень сжал гриф инструмента так резко, словно душил змею, а затем принялся извлекать из гитары беспорядочный и подчас безобразный набор звуков, мотая при этом головой точно отгоняющий надоедливых мух конь, и заговорил нараспев: