— Ай-я-я-я-яй, молодой
челове-е-е-е-ек!
Вот какая буря происходит
у вас в душе-е-е-е-е!
Бегать за голыми девушками
в вашем во-о-о-оз-ра-сте?!
В этом переходном и коварном,
слишком юном во-о-оз-ра-сте!..
Это неприлично,
а вдобавок амора-а-а-аль-но.
Вас обязательно исключат
из комсомо-о-о-о-ла!
И вдобавок выгонят
из шко-о-о-о-лы.
А ведь правда,
хорошенькое ли-и-и-чи-ко?
А может вам понравилась грудка
или по-о-о-оп-ка?
Девочка-клубничка,
что и говори-и-и-и-ить...
Юра закусил губу, сжал кулаки и двинулся на насмешника. Тот хмыкнул и ответил уже вполне нормально:
— Ну чего ты пыжишься, дурак! Шучу я. Шучу. Проходила твоя пупочка, как не проходить! Она и впрямь хорошенькая, и я бы не прочь ею заняться...
Юра угрожающе засопел.
— Все, все, не буду! — взвизгнул гитарист. — И не собираюсь даже! Я занят. Я наслаждаюсь свободой и гитарой.
Ах ты моя милая
подруга шестиструнная,
Вновь с тобою мы сидим
вместе под луной!
Лишь тебя я буду мучать
ночью тихой, лунною,
Девушка пускай идет
мимо, стороной...
мимо, стороной...
мимо, стороной...
— пропел парень, жмурясь от удовольствия. Пел он явно нреподготовленно, а просто так, всякую чепуху, первое, что пришло в голову. Во всяком случае было совершенно непонятно, где же в этом странном месте луна.
— А ты кто? — уже беззлобно спросил Юра.
— Я-то? Я простой советский сумасшедший, у которого отобрали его любимую гитару и который вновь взял ее в руки после длительной разлуки...
Парень замер, как бы прислушиваясь к собственным словам, и медленно замурлыкал:
— Взял я ее в руки... в руки...
Он повел головой и сказав: “Нет, не так”, — запел, в экстазе творчества отбросив голову назад и лаская пальцами струны:
— Взял тебя я в руки
после длительной разлуки,
Ты родишь мне песню,
что созрела в сердце вновь...
— Какой сумасшедший? — не понял Юра. Гитарист скривился, словно проглотил хороший кусок лимона без сахара, тряхнул непокорной светлой шевелюрой и с явным неудовольствием сказал:
— Ну вот, всю песню мне испоганил. Дуралей...
Как это какой сумасшедший? Я ж говорю: простой. Советский. Прижизненно был водворен в Желтый Дом, то бишь в Павловку, за распевание своих и чужих аполитичных песенок в публичных и прочих местах, для того не предназначенных. В настоящее время обрел полную и непресекаемую более свободу, а также любимую голосистую подружку...
— Что, прямо вот так за песенки и посадили? — Юра задрожал, вспомнив недавние свои опасения за Веньку, обожающего политические анекдоты.
— Ми-лай, конечно же нет! — гитарист поморщился, словно у него болели зубы. — Посадили за тунеядство, за любовь к кочевой жизни и прочее в том же роде. Кто ж сажает за песенки! Да и вообще не посадили, это я фигурально выразился. На экспертизу направили.
Оно ведь как получается? Нормальный обыватель поминает деяния Никитки не иначе как при жене, да и то шепотом, вдобавок под одеялом. А что? Любовница может иметь еще одного любовника, который вдруг окажется кэгэбэшником! Правда, жена тоже может спать с каким-нибудь вшивым сексотом, это никому не вредно и не возбраняется, но кормильца-то она выдавать поостережется. Я же могу встать на перекрестке у пятого угла дома и орать на весь город любимые сельхозкуплеты, — гитарист принялся тихонько наигрывать “Ура, ура, догоним Сэ-Шэ-А”. — И теперь я тебя спрашиваю: станет ли это делать среднестатистический обыватель?
Юра вздрогнул (слово “среднестатистический” очень походило на такие страшные ругательства как “кибернетика” и “генетика”), но промолчал.
— Правильно, не станет. Следовательно, кто я такой? Тоже верно: чокнутый. Вот меня и изловили, и на экспертизу направили. Только она немного затянулась. То есть слишком затянулась, но это уже детали... которые не взволнуют ни один советский суд.
— И что потом?
— Как это что! Раз я помер, какая теперь экспертиза?
Гитарист не обратил совершенно никакого внимания на все возрастающее смятение Юры и принялся громко чеканить фразы:
— Экспертиза — вздор!
Экспертиза — ноль!
Голос экспертизы тоньше писка!
Кто его услышит?
Разве жена...
— Так ты... мертвый? — еле выдавил Юра. Парень прервал торжественную декламацию, посмотрел на него как-то странно и медленно и раздельно произнес:
— Разумеется мертвый. Как и ты.