Как и всегда аккуратно садясь на край двухспальной кровати, Софи жутко неловко, будто бы хозяева осуждающе смотрят на неё из окна, в презрении изогнув губы и сморщив нос. И это чувство снова заставляет её задёрнуть шторы. Уже которую неделю она не может без этого ритуала, будто иначе кто-то и правда заглянет к ней, и явно не с добрыми намереньями.
И вот, наконец, лучшая часть – ужин и книга, как бы в награду за то, что очередной день пережит без хлопот, конечно, если не считать полного одиночества, вкупе со страхом встретить кого-то, но навряд ли сейчас это можно назвать худшей из бед.
Перед едой никакой молитвы. После – тоже. Лишь словно каменный груз воспоминания топят разум. И, где-то между безумием от потерь и желанием жить дальше, Софи останавливается, который раз видя лишь один путь на границе – где-то там, далеко, белый, холодный свет, блестящий на очках отца и полных слёз глазах матери, что не ждут её, а лишь мирно наблюдают, желая не скорой встречи, до которой Софи нужно сделать ещё многое. И лишь тогда, когда она будет готова, они протянут ей свои руки, что за год не успели остыть и потерять былого благодушия к ней. А пока ей нужно идти дальше, прямо на восток, пока она не заметит сверкающие стеклянные крыши ранее никогда недоступного ей города, где последние из людей собрались в единый союз, желающий ничего иного, как сохранить остатки человечества на этой планете.
Так и проходит каждый вечер – в грёзах и не исполнимых мечтах, пока глаза носятся по тексту, лишь бы скорее отвлечь голову, пока она наконец не опустится на подушку. Ну, или замшелый булыжник, смотря как повезёт.
Затем, то самое прекрасное утро, когда тебе некуда спешить, рассвет не щиплет глаза, а в округе никто не шумит. Хотя, один звук всё же выбивается из общей тихой гармонии – это выстрелы, приглушённые густым туманом, что попятам преследовал Софи. Может быть, это именно он не даёт ей столкнуться с людьми, своими большими материнскими руками прикрывая её ещё живой дух. Но от одного призрачный благодетель так и не смог её уберечь – разрухи, посланной бандитами и болезнью, сводящей людей сума.
До недавних пор, по крайней мере как думалось Софи, все жили счастливо. У рода человеческого было всё – от пивных баров с дешёвыми закусками, до окружных библиотек, хранивших знания сотен и тысяч лет изучения мира, что пошёл к краху с появлением доселе невиданного бедствия, действующего словно механизм замедленного действия. Сначала кожа до жути зудит, словно одного лишь соприкосновения с воздухом ей достаточно, чтобы захотеть покинуть тело, и, пока ты в приступе тошнотворной боли сдираешь её, уже перестаёшь замечать, как кислорода становится меньше, а желания выкашлять лёгкие больше. Последние свои минуты мозг проводит в тщетной попытке осмыслить происходящее, не давая ушам различить скуление мольбы родных, а глазам увидеть нечто большее узких флуоресцентных ламп на больничном потолке.
Нет, не чума скосила человечество, прогибая его жалкие останки под борьбу за последнюю крошку. Одолели её за считаные года, но это пригвоздило людей к препарату, который словно наркотик стал необходим любому, кто надеялся прожить ещё год. PG-32 – "чудо" сыворотка, что спасла миллионы от удручающей судьбы скиснуть на пропахших хлоркой простынях. Но оказалось, что последствия её куда хуже.
В один миг, как по щелчку пальцев мир впал в ужас, и его предсмертный крик до сих пор не выходит у Софи из головы. Пока кожа "плавилась", а соприкасающаяся плоть слипалась в комки чего-то, что трудно было назвать живым, больные заживо снимали себе скальп, хватаясь за голову в попытке понять, за что Бог обрушил на них это испытание. И вердикт его был не милостив – любые попытки помочь лишь делали ситуацию хуже, из раза в раз говоря, что каждая слипшаяся друг с другом туша того заслужила, и нет им места нигде, кроме пустынных улиц и брошенных городов. И по сей день несчастные, которым удалось выжить тогда, бродят по улицам, стоня от боли, в поисках тех, кого эта болезнь не затронула.
Вирус ли это, порождённый едкими газами с заводов и производств, или недуг, что был ожидаем в непривычном для людей климате, никому уже и не важно. Не прошло суток, как на поле вышли военные. Они, словно бельмо на глазу, с пол месяца сновали из угла угол в своих нелепых зелёных кепках, что вскоре Софи заметила на из ниоткуда появившихся мародёрах, так и не восстановив связь с внешним миром, что, возможно, и сам давно уже пал.
Выстрелы прекратились, и город снова окутал белый шум. Быстро собрав своё немногочисленное добро, девушка покинула новообретённое жильё, и, немного постояв с велосипедом под рукой, решилась выйти из дома прямиком в лес, уже предвкушая, как из многообразия звуков выследит тот самый, верный, что поведёт её в путь.