Выбрать главу

Мужчина, все еще куривший на лавочке, поднялся:

— Мне пора ехать. Доярки будут ругаться.

— Езжай, сынок, — не стала его удерживать Арина.

Раз надо человеку — значит, надо. Да и чем он ей теперь поможет…

Мужчина подошел к подводе, долго развязывал вожжи, наконец прикрикнул на коня и скрылся за вербами, все так же придерживая раненой рукой бидоны.

Арина осталась одна. Посидела еще несколько минут на лавочке. Но уже ни о чем не думала, а просто глядела на Днепр, на кувшинки, на прибрежные камыши и лозы. Потом достала из кошелки семена, посеяла немного на клумбе поверх взошедших любистка и мяты. А остальные бросила в быструю днепровскую воду.

Может, прибьет их где-нибудь к берегу и вскоре зацветут над водою, над могилами погибших вместе с Тишей солдат красные маки, бессмертники или гвоздики…

И вдруг Арина подумала, что все-таки не должно такого быть, чтоб ее не пустили к Мите. Надо только расспросить у знающих людей, в какой стороне находится эта Вена. Вот съездит Арина домой, переговорит обо всем с Борисихой. Та напишет ей прошение в сельсовет или еще куда… Арина дождется ответа, а потом снова соберется в дорогу. Может, еще и не поздно, может, она и успеет еще побывать и у Мити до осени…

До конца жизни

Пока Ольга собиралась на работу, Антон молчаливо сидел возле окна, пытаясь понять, каким нынче будет день. Он научился это делать почти безошибочно. Если темнота перед глазами оставалась по-прежнему густой и непроглядной, то, значит, день предстоял пасмурный, ненастный. Если же она вдруг светлела, превращалась в огненно желтую, то можно было надеяться на солнце, тишину и безветрие.

Сегодня ожидалось солнце.

Антон это понял сразу. Пробившись сквозь листья росшей под окном березы, солнечные лучи скользнули по его лицу: по слепым глазам, по шраму вдоль щеки, по густым, уже поседевшим, говорят, волосам, словно хотели обласкать, обнадежить Антона.

Он улыбнулся этим добрым намерениям солнца, но продолжал сидеть молча, пытаясь определить, станет сегодня дочь прятать гармошку или нет?

По тому, как Ольга вдруг притихла, а потом робко, почти бездыханно прошлась по комнате, Антон понял — станет. Но он ничем не выдал своей догадки, не окликнул дочь, зная, что Ольга все равно его не послушается.

Антон терпеливо выслушал все дочерины наставления, дождался, пока стихнут за окном ее торопливые шаги, и принялся за поиски. Бережно, чтоб случайно чего-нибудь не опрокинуть, он обследовал всю комнату: открыл шифоньер, слазил на печку, обстучал палочкой стены…

И все-таки гармошку обнаружил. Ольга спрятала ее в тумбочку, на которой стоял телевизор, ловко заложив книгами и газетами.

Проверяя гармошку, Антон несколько раз пробежал пальцами по пуговкам. Они послушно отозвались, словно приветствовали его, живые и голосистые. Антон погладил пуговки всей ладонью, успокаивая их и успокаиваясь сам, хотя и понимал, как они нетерпеливы и как трудно дается им молчание.

Потом он закинул гармошку за плечо, взял свою ореховую палочку и вышел на улицу.

День действительно был солнечным и тихим. Антон определил, почувствовал это в первую же минуту, стоило ему лишь послушать, как радостно кричат ласточки, как шумят на тихом утреннем ветру листья и как где-то торопливо и гулко отбивает косу припозднившийся косарь.

Постукивая палочкой по твердой, еще росной тропинке, Антон пошел вдоль улицы.

Вскоре его кто-то окликнул:

— Здорово, Антон!

— Здорово, — узнал он по голосу соседа Андрея Дорошенко.

— Опять идешь?

— Иду.

— Попадет тебе от Ольги.

Антон ничего не ответил на эти предостерегающие слова Андрея и лишь попросил:

— Закурить не найдется?

Андрей тоже не стал продолжать неприятный разговор, долго шелестел газетой, открывал коробку. Наконец, подождав, пока Антон оборвет газету до нужных ему размеров, щедро насыпал туда пахучего домашнего табака:

— Кури.

На том они и расстались. Антон быстро забыл ненужные под сегодняшний такой хороший день Андреевы слова и зашагал дальше. Идти с папиросой было как-то особенно легко. Палочка, кажется, сама без малейшего усилия находила все изгибы и повороты тропинки.

Так он незаметно и дошел до станции, радуясь солнцу, свежему утреннему ветру, росе и вообще жизни, как, бывало, радовался всему этому на фронте после удачного перехода или боя.