На перроне у Клавы, торговавшей водою, Антон по обыкновению спросил:
— Электричка скоро?
— Через полчаса, — ответила та. — Воды попьешь?
— Спасибо, — отказался Антон, и чтоб не смущать своим видом людей, все так же постукивая палочкой, мимо промтоварного ларька пошел к багажной, за которой сразу начинались луг и поле.
Сняв гармошку, Антон лег на высокую, уже пригретую на пригорке траву. Бывали дни, когда Антон падал на этом пригорке совсем по иной причине. С утра у него нестерпимо начинали болеть глаза. Порой Антону казалось, что кто-то невидимый, неуловимый засыпает его каменистым речным песком. И он безжалостно режет и жжет Антону и без того больные глаза. Пытаясь как-то освободиться от этого песка, спастись, выжить, Антон падал на траву, подолгу лежал на ней, прикасаясь глазами к длинным, пахнущим землей и солнцем травяным листьям…
Но сегодня глаза не болели. И Антон, зарывшись в траву лицом, казалось, по одному запаху, по прикосновению различал в ней цветы. Вот желто-горячие, как солнце, как сегодня темнота у Антона перед глазами, одуванчики, вот голубые и темно-синие колокольчики, вот ромашки, белые, словно залитое, опять-таки, солнцем, дозревшее ржаное поле.
И как только Антон подумал про поле, так сразу вспомнилась ему война, отпуск, который он нежданно-негаданно получил после тяжелого ранения. Приехал тогда Антон в село, и они вдвоем с Таней пошли за околицу в поле, расстелили Антонову шинель прямо во ржи, и Таня до самого вечера, не уставая, целовала Антону тогда еще зрячие, счастливые глаза…
О том, что было после, Антон вспоминать не стал. Просто ни к чему все это, да и не осталось на такое воспоминание времени: по вздрагиванию земли, по шуму, который поднялся на перроне, Антон понял, что подают электричку.
Он поднялся с травы, такой ласковой, такой родной и доброй, и заторопился на посадку, в уме отсчитывая каждый шаг. Их от пригорка до платформы должно быть сто шестьдесят два.
Добрался он благополучно. Лишь возле багажной зацепился за угол раненым плечом.
В электричке Антон примостился в тамбуре, не позволяя себе входить в вагон раньше того времени, когда пассажиры рассядутся, расставят вещи и будут готовы его слушать.
Он стоял в тамбуре, как всегда волнуясь от предстоящей встречи с людьми. Каждый раз Антон боялся, что вдруг собьется, возьмет не ту ноту и тогда ему будет стыдно и горько. Тогда он ни за что больше здесь не появится, не возьмет в руки гармошку, хотя и трудно Антону представить свою жизнь без этих почти ежедневных поездок в электричке, без людей, которые так умеют понимать и слушать его и без которых ему, наверное, давно бы уже не жить на свете.
Наконец дверь не спеша закрылась, электричка вздрогнула, тяжело вздохнула и отправилась в свой недалекий, но трудный путь, с частыми остановками, с суетою на платформе, с криками и жалобами опоздавших.
Как только она набрала ход, Антон поудобнее приладил на груди гармошку и шагнул в вагон.
Прислонившись спиною к холодной, все время постукивающей раздвижной двери Антон проиграл вступление, широко и свободно, и запел:
И ни до чего теперь уже на свете ему не было дела. В каждом слове, в каждом звуке этой неповторимой песни Антону слышалась такая тревога, такая грусть и такое счастье, от которого хотелось лишь единственного — жить. В эти мгновения ему казалось, что он видит. Видит далеко-далеко, до самого горизонта: широкое бесконечное ржаное поле, устланный цветами и травами луг, лес и речку. И никогда не перестанет их видеть…
Из вагона в вагон Антон переходил медленно, чтобы растянуть, продлить свое счастье, долгожданное и справедливое.
Так он добрался до шестого вагона и решил передохнуть. Песня закончилась. И теперь надо было набраться новых сил, возродить в себе вечное неутолимое желание этого счастья…
Кто-то уступил Антону место, и он осторожно, чтоб никого не затронуть, присел на удобной ребристой скамейке. Переживая еще не отлетевшие от него слова песни, Антон всей грудью и руками ощущал, как остывает и готовится к новым испытаниям гармошка.
Наконец он поднялся и хотел уже было снова заиграть, но в этот момент в вагон ввалилась какая-то шумная, развеселая компания, судя по всему, свадьба. Распевая вразнобой припевки, пританцовывая и присвистывая, она оттеснила Антона в угол.