— Выпьем, Ваня.
— Что-то не хочется, — отказался тот. — Тут, понимаешь, какое дело…
— Случилось что? — немного испуганно спросила Катя.
— А вот, — вздохнул мужичишко и протянул Кате вчетверо сложенную телеграмму. — Теща заболела. Ехать надо.
Все сочувственно, понимающе замолчали, склонились над тарелками, и лишь цыган поинтересовался:
— А как же вэники?
— Да кто его знает, — опять вздохнул мужичишко. — Везти, наверное, придется.
Цыган на минуту задумался, потом как-то оценивающе-вопросительно поглядел на мужика и спросил?
— Сколько их у тэбя?
— Считай, тысяча, — тяжело опустил тот на колени руки.
— Хочешь, по дэвяносто копеек заберу?
— Все? — изумился мужичишко.
— Все! А что?!
Теперь задумался, заерзал на табуретке мужичишко и вдруг попробовал набивать цену:
— А может, все-таки по рублю?
— Цыган торговаться нэ любит, — остановил его Коля. — Нэ хочешь — нэ надо.
Мужичишко сокрушенно покачал головой и стал отступать.
— Ладно, черт с ними. Билет в кармане.
— Катя! — крикнул цыган и протянул мужику руку.
Катя все поняла с полуслова, кинулась из кухни в спальню, погремела там какими-то замками и дверцами и вскоре вернулась назад со счетами и толстой пачкой денег в руках. Деньги она передала цыгану, а сама на редкость ловко и сноровисто толстыми, унизанными золотыми перстнями пальцами стала откладывать на счетах костяшки. Цыган подождал, пока она закончит, а потом неожиданно для всех сдвинул костяшки в правую сторону и, отсчитав ровно девятьсот рублей, положил на стол перед мужиком.
— Цыган любит правду.
Мужичонка на мгновение растерялся, опешил, но вскоре пришел в себя, спрятал деньги и, поглядев на часы, поднялся:
— До свидания, Ваня, — похлопал его по плечу цыган. — Приезжай еще.
— Будем живы, приеду, — поднялся мужичонка и, обращаясь почему-то к одному Матвею, развел руками: — Вишь, какая незадача?
— Вижу, — посочувствовал тот, хотя толком и не понял, какая тут незадача. Ну, уступил по десять копеек на венике, так зато все сразу продал, оптом, без торговли и без всякой там суеты.
Проводив мужика до двери, цыган вернулся на кухню, заговорщически подмигнул и разлил еще по рюмке. Все выпили, посидели минут десять — пятнадцать и начали потихоньку расходиться: время уже было позднее, а завтра вставать ни свет и и заря.
Матвей и Санька вошли в свою комнатенку, наскоро разобрали постели и погасили свет.
— Вот тебе и цыган! — зашептал в темноте Матвей.
— А что, цыган как цыган, — ответил Санька.
Они немного полежали молча. Санька как будто даже начал засыпать, но Матвея вскоре снова потянуло на разговор.
— Сань, а Сань, — позвал он. — Вот если бы тебе миллион, что бы ты делал?
— Я? — полусонно засмеялся Санька. — Пропил бы. А чего?!
— Не-е, я серьезно.
— И серьезно, пропил бы, и все дела.
Матвей обиженно замолчал, перевернулся на другой бок. И тут Санька не выдержал — размечтался:
— Я бы, знаешь, чего, Матвей Калинович?! Я бы все… Ну, понимаешь, совершенно-совершенно все…
— Ладно, — почему-то горестно вздохнул Матвей. — Давай спать.
— Давай, — согласился Санька и вскоре, мешая Матвею собраться с мыслями, весело, беззаботно захрапел.
А Матвею, как и вчера в поезде, опять почему-то не спалось. Думал он вначале о доме, о жене и дочери, хотелось Матвею перекинуться с ними двумя-тремя словами, посидеть за столом или сделать сообща какую-нибудь тяжелую домашнюю работу. Потом ему вспомнился трактор. В темноте даже послышалось, как он стучит отлаженно и ровно. Матвей потянул носом и ему показалось, что он чует родные привычные запахи и масла, и солярки, и только что вспаханной черноземной земли. Захотелось плюнуть на всю эту торговлю, как можно скорее уехать домой, к Евдокии, к немного шумливой, но родной Таньке, к рабочим колхозным мужикам. В сердцах Матвей даже решил, что завтра распродаст лук по два, а то и по полтора рубля, лишь бы поскорее отсюда уехать, от этих цыган с их тысячами, от всей этой суеты и недоразумения. На душе немного посветлело, полегшало, и он тоже стал потихоньку засыпать.
Но вскоре испуганно пробудился: кто-то, неуверенно пошарив по стене рукою, щелкнул выключателем. Матвей открыл глаза и увидел в дверном проеме то ли грузина, то ли другого какого южного человека. Был он хорошо выпивши и, судя по всему, добрался сюда, в комнату, с большими трудами. Недоуменно оглядывая койки, он долго бормотал что-то на своем языке, потом, заметив наконец Матвея, оторвался от дверного косяка и протянул руку: