Санькин тост всем очень понравился, хотя цыган и Катя ничего в нем толком не поняли. Матвей порадовался за Саньку, за надежного и верного товарища. Все-таки заткнул он за пояс Отара Шотовича вместе с его двухэтажным домом и тысячами-миллионами.
Высвободившись из объятий Отара Шотовича, Санька залихватски выпил, поставил рюмку и стал как-то затаенно поглядывать на Катю. Та тоже смотрела на него с интересом и вниманием. Матвей даже забоялся, как бы чего не вышло. С цыганом ведь шутки плохи. Но тот особого внимания на Катю и Саньку не обращал, торжественно сидел за столом и то покручивал угольно-черные усы, то игрался золотым перстнем на пальце. Застолье потихоньку входило в самый разгар. Никто еще особенно не захмелел то ли потому, что уж больно надежной и плотной была закуска, то ли потому, что из этого самого хрусталя действительно пилось легко с весельем и вдохновением. Разговоры пока велись самые серьезные и решительные: о машинах, о водке и даже о политике.
Выпив очередную рюмку, Отар Шотович пробрался к стоявшей рядом с телевизором радиоле, пощелкал там какими-то выключателями, выбрал нужную пластинку и, когда раздались гулкие удары бубна, вдруг выкинул в правую сторону обе руки и пошел-закружился вокруг стола, припадая с носка на пятку:
— А-с-с-с-а-а! Ар-р-р-а-а!
Все сразу отодвинули в сторону рюмки-тарелки и стали подбадривать его, дружно хлопали в такт бубну в ладоши. Отар Шотович, польщенный таким вниманием, распалялся все сильнее и сильнее. Он вдруг подпрыгнул едва ли не выше стола, потом как-то беззвучно упал на коленки, повернулся и снова подпрыгнул, почти доставая себя пятками до затылка.
Не выдержав этого задора и этого веселья, из-за стола решительно выбрался Санька. Он расстегнул ворот рубашки, зачем-то закатал рукава и нежданно-негаданно зачастил такую чечетку, что Матвей, глядя на него, готов был поверить, что Санька действительно когда-либо ходил в моряках.
Потом, по-цыгански тряхнув плечами, в круг выскочила Катя. Она остановилась напротив Саньки и вначале тоже мелко-мелко застучала каблуками, а после подняла вверх руки и, извиваясь всем телом, стала то опускаться к самому полу, то тянуться куда-то к потолку, к люстре.
— Ар-р-р-а-а! А-с-с-с-а-а! — носился вокруг них Отар Шотович.
Терпеть все это дальше у Матвея тоже не хватило силы. Он чертом вылетел на середину комнаты, ударил себя по икрам, жалея, что на ней войлочные непригодные для танцев тапки, а не хромовые скрипучие сапоги. Звук от этого получился не очень задорный, но Матвей не растерялся, припал на корточки и прямо руками стал выбивать о пол такие переплясы, такие коленца, что куда там Санькина чечетка. Но и этого Матвею показалось еще мало. Завладев Катей, он провел ее вначале в одну сторону, потом в другую, крутанул вокруг себя и пошел по-русски вприсядку, до веселого хруста и боли в коленках.
Дрогнула душа и у цыгана. Заложив руки за спину, он первые мгновения, казалось, неподвижно стоял на месте, лишь изредка в такт музыке поводя то бровью, то острыми костистыми плечами. Но вот он пришелся по кругу, захлопал, защелкал руками и позвал жену:
— Ка-т-т-т-я!
Та тут же оставила и Саньку, и Матвея и кинулась к цыгану, замерла перед ним, послушная и готовая сделать все, что он прикажет…
Радиолы давно уже не было слышно. Звенели, заливались на столе рюмки, все щелкало, кружилось, мелькало перед глазами. Матвей разошелся не на шутку: то опять ударял себя по икрам, то кидался играть на ложках, то пробовал, подражая Отару Шотовичу, падать на колени и доставать себя пятками до затылка. Лет двадцать, наверное, с самой молодости он так не танцевал и так не веселился.
Сколько раз еще садились они за стол и вновь поднимались для танцев и плясок, сосчитать было трудно. Немного угомонились лишь в одиннадцатом часу, когда Матвею, Саньке и Отару Шотовичу пора было собираться на поезд. Санька кинулся заказывать по телефону такси, но цыган остановил его:
— Зачэм обижаешь? — Он схватил с вешалки уздечку, кожух и шапку и прожегом выскочил из квартиры. Все тоже начали одеваться, путая полушубки и сапоги. Наконец кое-как с хохотом и толкотней выбрались на свежий морозный воздух.
Ждать цыгана пришлось недолго. Минут через десять он, оглушая улицу свистом и каким-то непонятным цыганским криком, подкатил на своей повозке к подъезду.
— Налетай-навались! — первым упал на нее Санька.
За ним, спотыкаясь, в обнимку и вперемежку полезли остальные.