Вскоре немцы в деревне появились. Вместо председателя сельсовета старосту назначили и полицейских. Молодежь немцы на работу гоняли: дороги от снега расчищать, траншеи рыть. Намерзнется Манечка за день, наслушается немецкой ругани, вечером придет домой и плачет. Федю вспоминает…
А потом Манечку вместе с Петровной в Германию забрали. Там, говорят, у нее что-то и случилось с головой. Но Манечка не верит этому. Работали они с Петровной у одного немца при доме. Работа не тяжелая: обед готовили, за скотиной ухаживали. Выдумывает Петровна, будто у Манечки все от побоев произошло. И врач, который осматривал Манечку, когда наши пришли, тоже выдумывает. Ничего у нее не болит. А что Манечка на приеме пританцовывать вдруг начала да спела для врача:
Так мало ли чего не бывает. Хотя, может быть, и это еще все неправда. Чего бы Манечке пританцовывать?! Она бы лучше у врача про Федю что-нибудь спросила. Может, видел где…
От пенсии, которую ей после войны учитель Иван Сергеевич выхлопотал, Манечка тоже отказывалась. Люди постаршее ее и то без пенсии обходятся. Но Иван Сергеевич уговорил. Противиться было как-то неудобно, еще подумает что-нибудь нехорошее. Он ведь в молодости ухаживать за Манечкой пробовал, к дому несколько раз приходил, только она отказала ему. Не надо, мол, Федя обидится. Иван Сергеевич послушался, человек он понимающий, отзывчивый. А теперь вот снова заходит часто. То дров нарубит, то воды принесет. Манечка, правда, отговаривает. Но он не слушается, беда прямо…
Манечка проснулась и никак не может понять: то ли день уже настал, то ли ночь еще… Но, кажется, день, потому что сквозь замерзшее окно пробивается капелька света.
— Ку-ка-ре-ку! — кричит соседский петух.
— Ку-ка-реку… — отвечает ему Манечка.
Она выходит на улицу, а там, и правда, уже день, ребятишки в школу бегут. Увидели Манечку, остановились, просят:
— Станцуй, Манечка.
— А-а… — отмахивается она. — Не буду.
— Ну, станцуй, станцуй…
Манечка смотрит на ребятишек — носы у них красные от мороза, как морковки.
— Ладно, — соглашается она, — станцую, — И начинает притопывать на снегу:
Ребятишки смеются, подзадоривают ее:
— Давай, Манечка, давай!
— Хватит, — переводит она дух. — Станцевала немножко и хватит.
— Ну что же ты! — возмущаются ребятишки.
— Гиля, отсюда, гиля! — сердится Манечка.
Но ребятишки и сами уже убегают. Увидели, наверное, что Иван Сергеевич в конце улицы идет. Он не даст Манечку в обиду.
— Как живешь, Манечка? — спрашивает Иван Сергеевич.
— Хорошо живу, — отвечает она. — Калоши себе новые купила. Только забыла их обуть сегодня.
— Ничего, — успокаивает ее Иван Сергеевич. — Завтра обуешь. Дрова у тебя нарубанные есть еще?
— Не знаю, — пожимает плечами Манечка. — А зачем они? Тепло ведь.
Иван Сергеевич вздыхает, перекладывает портфель из одной руки в другую, прощается с Манечкой:
— Звонок скоро. Пойду я…
А Манечка хотела еще ему про сон рассказать, который ночью приснился. Ну да ничего, Петровне расскажет. Она сны разгадывать умеет.
Манечка перебежала улицу, стучится в дверь.
— Кто там? — спрашивает Петровна.
— Я, — отвечает Манечка. — Как живы-здоровы? Здравствуйте.
— Здравствуй. Слава богу, живем помаленьку.
— А я смотрю, — заговорила дальше Манечка, — вы уже затопили. Дай, думаю, забегу, картошки помогу чистить или еще чего… К Грицьковым хотела, но они обиду на меня имеют: ягоды у них в прошлом году воровала…
— Помоги, Манечка, помоги, — перебивает ее Петровна.
Манечка садится на табурет, берет в руки нож.
— Сон мне сегодня приснился, — начинает она. — Будто идем мы с Федей по деревне, а навстречу конь, красный такой.
— К морозу, наверное, — пробует разгадать Петровна.
— Вот и я думаю, что к морозу. К чему бы иначе? А еще рассказывают, будто страшный суд скоро настанет. Кто грешен, тот будет в огне гореть. Я так боюсь, так боюсь. Вдруг и за мной грех какой-нибудь числится!
— Все мы грешны, Манечка, — говорит Петровна. — Все.
— И учитель Иван Сергеевич грешен?
— Понятно, грешен. Каждый человек грешен. Кто больше, кто меньше.
Манечка задумалась и не заметила, как картошину всю изрезала, прямо неудобно. А Петровна дальше продолжает:
— Только зря ты волнуешься. Может, еще и не будет того суда.