А теперь Герасима в живых нет. С фронта он не вернулся. Никто, конечно, не догадывается, а Серафима потому и из деревни уехала. Не было у нее силы смотреть, как в кузнице совсем другие люди хозяйничают…
Вначале Серафима на Донбассе в шахте работала, а потом Зойка ее сюда переманила.
За Зойкой шахтеры ухаживали, а Серафима их боялась. Рассказов всяких наслушалась, как шахтеры девчат обманывают, и убегала, если кто разговаривать необычно начинал. На танцы тоже почти не ходила.
А в институте все переменилось. Студенты Серафиме нравились. Никто грубого слова не скажет, не засмеется. Большинство после фронта. Попросят Серафиму рубашку постирать, и тут же конфеты подарят. А с Колей у них, конечно, любовь была…
Убирает Серафима в аудиториях после занятий, он тихонько подойдет к ней, возьмет за плечи и не пускает. Серафима растеряется:
— У меня работы много.
А он не слушает. Дверь посильней закроет и снова к ней.
— Зачем ты так? — спросит Серафима.
Коля молчит. Потом усадит Серафиму на стул и рисовать примется. У нее до сих пор эти рисунки в шкафу лежат.
Коля рисует Серафиму, а у нее на сердце вдруг тревожно сделается, будто она ожидает чего-то неизвестного. Такое с Серафимой только в детстве бывало, когда мать водила ее к бабке Костючихе от испуга заговаривать.
Бабка на икону перекрестится и молитву шептать начнет: «Первым разом, добрым часом, помоги, господи…»
У Серафимы от этих слов в голове ясно-ясно станет. Будто она ранним утром вышла где-нибудь в поле. Вокруг жита́ колосом наливаются, цветы от росы к земле наклонились. А над цветами, над житом жаворонок крылышками трепещет. Серафиме тоже захочется вдруг стать жаворонком…
Но в это время бабка Костючиха над самым ухом три раза прокричит:
— Серафима, гу!
И нет уже ни жаворонка, ни поля. Но все равно Серафиме хорошо. По телу тепло разливается, будто от счастья какого-нибудь.
С Колей она тоже счастье чувствовала. Уходить от него в те вечера не хотела. А он все хвалил ее:
— У тебя лицо выразительное. В натурщицы надо идти.
Обманывал ее тогда Коля. Просто он своего добивался. А Серафима ему верила. Думала, Коля зря не скажет. Со скульптурами женскими себя тайком начала сравнивать. Вечером, когда все уже разойдутся, спустится на первый этаж, долго разглядывает их, а потом посмотрит в зеркало — и выходило, что Коля прав. Ничуть не хуже была Серафима скульптур…
В натурщицы она сама напросилась. Зойка ее обругала:
— И не стыдно тебе?
Серафима не обиделась. Зойка ведь не знала ничего.
До сих пор Серафима помнит, как первый раз вошла на занятия с покойным Захарием Петровичем. Потешный такой старичок был, все ее шестикрылым Серафимом звал.
К занятиям они вдвоем готовились. Серафима одних платьев целую дюжину перемерила. Зато, когда вошла в аудиторию, даже Коля ее не узнал.
Два часа сидела она, как ей показал Захарий Петрович. Вначале боялась пошевелиться, но потом вдруг забылась, как когда-то у бабки Костючихи…
После занятий Серафима осталась в аудитории, хотела посмотреть, какою она получилась на картинах. Коля тоже остался, но на рисунки даже не взглянул, прижал Серафиму к себе. Она не сопротивлялась, губы ее вдруг задрожали, как будто она собиралась заплакать. Но в это время кто-то заглянул в аудиторию. Коля быстро оттолкнул Серафиму от себя, пообещал:
— Вечером приду. Чтоб дома была!
— Хорошо, — ответила она.
Смотреть на картины Серафиме сразу расхотелось. Придет Коля вечером, она наденет свое самое лучшее платье, вденет в уши Герасимовы сережки, и он нарисует ее такою красивою, что все ей будут завидовать, и Зойка, и студентки…
Чтоб скорее прошло время, Серафима принялась за работу. Вымыла в аудиториях полы, протерла керосином заляпанные краской подоконники и батареи. Потом еще задумала поливать цветы, вытряхивать на ветру шторы, хотя они были чистые, недавно постиранные.
По дороге домой Серафима забежала в магазин, купила вина, еды. Потом зашла к соседке Клере Ивановне, выпросила патефон, пластинки. Раз у нее гости, то надо принимать их как в праздник, с вином, с музыкой.
Комнату Серафима тоже убрала по-праздничному, На окна повесила кружевные, недавно купленные занавески, кровать застелила чистой простыней, на которой еще покойная мать вышила двухглавого орла и какие-то цветы, не то розы, не то подснежники. Подушки Серафима прикрыла марлевыми накидками, а на лампочку сделала из разноцветных стружек абажур.