Вдоволь налюбовавшись огурцами и капустой, не вытерпишь и заглянешь к тыквам, которые со всех сторон своими длинными стеблями оплели лозовый куст, что растет возле самых грядок. Обследуй этот куст и увидишь, что он от самой земли и почти до верхушки увешан еще небольшими, всего в два кулака, тыквами. Но когда они дозреют и их придется таскать во двор в погреб, то иную с трудом оторвешь от земли.
Теперь можешь идти дальше, но если в тебе еще не забылось детство, то срежь ножиком тыквенный листок на длинной, покрытой острыми шипами ножке, осторожно счисть эти шипы, сделай небольшую прорезь и поднеси трубочку-ножку к губам. Когда вдохнешь в нее таящийся в тебе воздух, она сразу отзовется — заиграет весело и победно, напоминая тебе о далеких беззаботных годах.
Сразу за грядками, за огородом начинается луг, широкий и звонкий. В Займище его зовут пастольником. Должно быть, потому, что когда-то здесь по-над речкою росли липы и мужики драли из них лыко на пастолы. Каких только трав и цветов не встретишь на этом лугу! Вот желтые ласковые лютики раскинулись по едва заметным пригоркам, вот голубые колокольчики притаились под кустами ольхи в траве-гусятнике (от того, наверное, и луг кажется звонким), вот дикие ирисы выглядывают из луговой овсяницы то по-ночному синие, то бархатно-желтые.
Река Сновь прозрачною голубою лентою петляет по лугу и делит его на две части: Займищанскую и Заречную. И там, и здесь повстречаются тебе заросшие царь-зельем, камышом и молодою осокою озера: Маковое, Тайное, Залетное… Подойдешь к ним поближе и обязательно увидишь, как играет в них рыба, как плавают выводки диких уток и как важно расхаживает по берегу, охотясь за лягушками, аист.
Со всех сторон по горизонту окружают луг леса: сосновые, березовые, осиновые. А в них все, что только твоей душе угодно: грибы — и белые, и рыжики, и маслята. Идешь по тропинке, а они, прикрывшись листьями и прошлогодними иголками, так и насмехаются над тобой: «А вот и не найдешь! А вот и не найдешь!» Но ты лишь улыбнешься в ответ, потому что, может быть, на этот раз собрался в лес вовсе и не за ними, а за ягодами: черникой и малиной или за лесными цветами, или зверя тебе какого-нибудь увидеть захотелось, птицу лесную послушать…
В любое время года раздольно и весело жить в Займище. Но лучше всего, конечно, весною. Выйдешь ранним утром со двора в сад, глянешь — а там будто белое облако опустилось на землю. Все вокруг сказочное, странное: и деревья, и кусты, и даже пчелы, что, не умолкая, гудят на каждом цветочке. А воздух! Мягкий, ласковый, вдохнешь его — и сразу голова у тебя закружится, опьянеет… На лугу тоже облако, но не белое, а желто-зеленое от лютиков и только что начавшей отрастать травы. Постоишь там немного и вдруг почувствуешь, как какая-то неведомая сила ломит и томит все твое тело. Тогда возвращайся домой, запрягай лошадей и выезжай в поле — оно давным-давно уже ждет тебя.
Самая трудная и самая желанная — первая борозда. Пройдешь ее и не выдержишь — оглянешься, чтоб полюбоваться на свою работу, а там уже грач важный такой и надменный шагает за тобою следом, словно проверяет, хорошо ли ты пашешь, не ленишься ли.
Потом начинал Никифор рассказывать Гульчахре про воду. А она в Займище везде: и в колодцах, и в речке Снови, и в озерах, и даже в лесу. Надрежь весною березовую кору, вставь желобок, и вот она уже побежала, зазвенела, сладкая живая сок-вода. Или после дождя в грядках наклонись к капустному листу и увидишь там озерцо, хрустальное, нетронутое. Кажется, оно дожидается именно тебя, чтоб напоить и обрадовать…
И, видно, хорошо обо всем этом рассказывал Никифор, потому что через полгода, когда закончилась его служба, уехал он в Займище, не один, а с Гульчахрой…
Справедливо и радостно они думали начать жизнь в Займище. И даже пообещали Аге обязательно вырыть колодец, потому как человек, не вырывший за свою жизнь ни одного колодца, — пустой человек.
Через несколько дней по приезде встретила Никифора соседка Ульяна:
— Не жить тебе с этой черкешенкой!
— Почему это? — удивился Никифор.
— Отобью я тебя у нее.
— Попробуй, — рассмеялся Никифор.
— А тут и пробовать нечего. Три года я тебя ждала… Вся деревня знает, что ты мой!
Разговор этот Никифор тут же постарался забыть. А зря! Надо было ему помнить, что Ульяна всегда была девка настырная. Вскоре Гульчахре прохода в селе не стало: и ходит она не в той одежде, и говорит не так, и воду не умеет на коромыслах носить, и лепешки вместо хлеба печет, и лицо от мужиков воротит, словно ненавистные они все ей.
Ни Гульчахра, ни Никифор на это, правда, особого внимания не обращали. Поговорят, да и забудут.