Но тут началась это история с колодцем. То ли от дождей, то ли еще от чего вода в нем помутнела, и вдруг пошли слухи, что все это через жену Никифора, Гульчахру. Мол, пока ее не было в селе, ни дожди, ни засухи колодцу не вредили.
Никифор встретил тогда Ульяну и вначале по-хорошему, без обиды попросил ее:
— Ты брось это, Уля.
— А что бросать! — ответила та. — Не я одна говорю. Людей послушай.
— Нечего мне слушать.
— И зря. Бесплодная твоя черкешенка, сухая. Через нее все.
— Знаешь что, Уля, — попробовал по-иному с ней Никифор. — Ты бы потише…
— Знаю. Женись на мне, я тебе тут же сына рожу. А то живете второй год — и все без детей.
Так ни до чего они тогда и не договорились. А на следующий день, когда мужики собрались чистить колодец, Ульяна прямо при людях все это выложила самой Гульчахре. Мужики стали Ульяну стыдить, грозились, даже сельсоветом. Но было уже поздно…
Гульчахра после этого сразу потускнела, загрустила. Днем еще так-сяк, а вечером оденется во все свое, туркменское, сядет на крылечке и смотрит куда-то в небо далеко-далеко. Никифор подойдет к ней, обнимет за плечи — она улыбнется ему, а потом и скажет:
— Когда меня не будет, ищи свою Гульчахру вон на той звезде, Венере.
— Почему? — удивится ее словам Никифор.
— Не знаю, — опять заплачет она.
Исчезла Гульчахра в начале июля, когда все ушли на сенокос, а ее оставили дома смотреть за хозяйством. Никифор искал ее тогда долго, писал письма Аге, ездил в Гомель, где будто бы железнодорожники видели ее на вокзале. Но так и не нашел…
Никифор поднялся с крылечка, повернулся лицом к звезде Венере и чуть слышно зашептал:
Все вокруг затихло: и деревья, и травы, и даже ночные затерянные где-то в лугах птицы. Тысячи звезд, как будто всегда готовые прийти Никифору на помощь, тоже замерли, затаили дыхание, словно старались понять, о чем же он просит их. Никифор снова зашептал ведомые только ему одному тайные слова, потом еще раз посмотрел на Венеру, вышел на улицу и прилег на холодную, уже покрытую росой землю.
Лежал он тихо и неподвижно. Звезды опустились низко-низко и слепили ему глаза. Никифор слушал свое старое иссохшееся тело, каждую его частицу и долю, слушал, как сердце, изнемогая и постанывая, гонит по износившимся жилам кровь. Ему показалось, что еще мгновение, и кровь брызнет на росную ночную землю. Тогда он поднялся, прошел несколько шагов вперед и опять прилег с тревогой и надеждой.
В третьем часу ночи, когда звезды уже начали бледнеть, а небо на востоке из темного, непроглядного постепенно превратилось в оранжево-красное, Никифор лежал на земле неподалеку от дома Ивана Смоляка. Кровь, казалось, дойдя до сердца, вдруг замерла, заметалась, не находя себе пути дальше. Сердце от этого напряглось, забилось, словно хотело вырваться из горячей нутряной темноты в темноту холодную, звездную, чтобы, смешавшись с густым воздухом, раствориться среди ночных деревьев, трав и цветов…
Тяжело дыша, Никифор поднялся, посмотрел на уже исчезающие звезды, потом подобрал посреди улицы небольшой колышек и воткнул его в землю как раз на том месте, где мгновение тому назад еще лежало его готовое разорваться сердце…
Утром, едва прошло на луг стадо, Никифор зазвал к себе в дом Ивана Смоляка, вначале завел разговор о погоде, о сенокосе, а потом как бы невзначай сообщил:
— Там возле твоего двора колышком помечено! Погляди.
— Вот и спасибо, — стал благодарить его Иван.
— Не за что, — ответил Никифор и опять принялся расспрашивать о сене.
Иван кое-как ответил, а потом наскоро распрощался и побежал собирать народ, чтоб начать пораньше, пока еще не сильно печет солнце.
Мужики, чтоб не потерять авторитет в глазах женщин, так и сяк оглядели место, перекинулись двумя-тремя словами, и порешили, что, должно быть, действительно лучше места не отыскать: и в стороне от дороги, и от каждого двора ходит поровну. Больше всех по обыкновению суетился Санька Гуляй. Он приставал то к одному, то к другому мужику, доказывая, что вчера он указывал точно на это самое место, да вот его не послушались. Мужики прикрикнули на Саньку, выкурили по первой утренней папироске и стали советоваться, каким образом рыть колодец. Можно было поставить кольцо на место, указанное Никифором, забраться внутрь его и потихоньку выбрасывать наверх землю. Кольца под собственной тяжестью осаждалось бы все глубже и глубже. Потом на него поставили бы еще одно и еще и так до тех пор, пока не добрались бы до воды. Но такая работа была рассчитана на долгое время, потому как рыть внутри кольца мог всего один человек, да и ему там по-настоящему развернуться негде. Поэтому мужики решили рыть колодец так, как рыли в давние времена, когда о кольцах еще никто и слыхом не слыхивал. Они раскопали широкую просторную яму в человеческий рост, а потом пошли рыть уступами, помалу сужая ее ко дну колодца.