Захарий Степанович постепенно успокоился. Копать стало как будто легче: то ли земля пошла более податливая, то ли он незаметно для себя втянулся в работу. Несколько раз Захарию Степановичу попадались кальцинированные кости. Сердце у него вздрагивало, он радовался, что все-таки, наверное, не ошибся в своих предположениях и захоронения здесь обязательно должны быть. Смущало его лишь то, что они находятся слишком глубоко. Вспоминая разные случаи из своей и чужой практики, Захарий Степанович стал доискиваться до причин и вскоре как будто нашел их…
Но как только нашел, так сразу вернулся к своим прежним мыслям о Григории, о Серафиме, сразу снова почувствовал, как он устал, как безжалостно палит полуденное солнце и как беспрестанно кружит над ним неутомимый коршун. Захарий Степанович отбросил лопату и позвал Григория:
— Хватит на сегодня. Жарко.
— Хватит так хватит, — согласился тот и не спеша вылез из ямы.
Возле берега они помыли руки, и Григорий направился было к дому, но Захарий Степанович попросил его пройтись немного вдоль речки, вверх по течению, чтоб посмотреть на старые места, на полуразрушенную плотину, где когда-то была водяная мельница. Григорий согласился. Вначале они пошли по прибрежному сыпучему песку, а потом Захарий Степанович снял тяжелые рабочие ботинки и пошел прямо по воде, ощущая, как она охлаждает не только его старые высохшие ноги, но и все тело, освежает и возвращает к жизни душу.
Мгновениями он даже испытывал радость от того, что все-таки приехал сюда, домой, к этой речке, к этой сладкой воде, к другу своего детства — Григорию…
Проходя мимо плотины, где теперь, оказывается, был деревенский пляж, Захарий Степанович помахал рукою Грише и Наде. Те, заметив его, ответили тем же, начали звать к себе. Не будь рядом Григория, Захарий Степанович, может быть, и подошел бы к ним, рассказал бы какие-нибудь интересные древние истории, завидуя молодости слушателей и сам молодея душою. Но делать это при Григории Захарий Степанович почему-то постеснялся, к нему опять вернулись усталость и одиночество. В последний раз махнув рукою молодежи, он вышел из воды и заторопился вслед за Григорием, который уж сворачивал от речки к селу.
Мимо колхозной кузницы и электрической мельницы они вышли на улицу, которая с давних времен называлась странно, по-театральному — Галеркой. Дальше дорога шла через сосновое, похожее на самый обыкновенный лес кладбище. Захарий Степанович помнил эти сосны еще совсем молодыми, иногда чуть выше крестов, а теперь, за пятьдесят лет, они вытянулись, окрепли, в их облике появилось что-то величественное, тайное, как, наверное, и подобает деревьям, растущим на таком месте…
На кладбище Захарий Степанович решил задержаться; захотелось посмотреть на могилы отца и матери, посидеть около них, подумать.
Оставив Григория на дороге, он пошел в глубь кладбища, но, сколько ни ходил между сосен и крестов, родительских могил так и не мог найти. Он долго не хотел этому верить: ведь всю жизнь Захарий Степанович, кажется, помнил, что похоронены отец с матерью возле самой кладбищенской ограды, под двумя небольшими соснами. Но то ли сосны со временем стали совсем неузнаваемыми, то ли ограду переносили несколько раз с места на место, — а могил не было.
Совсем отчаявшись, Захарий Степанович собрался было идти за помощью к Григорию. И вдруг наткнулся на могилу Серафимы. Захарий Степанович, может, и прошел бы мимо этой ничем не выделяющейся среди других могилы, обнесенной невысоким штакетником, если бы не заметил на кресте в аккуратной деревянной рамочке фотографию Серафимы. Он остановился возле ограды, долго смотрел на Серафиму, сорокалетнюю веселую женщину, какой он ее уже и не помнил. И в эти минуты Захарий Степанович признался, что, наверное, хитрил и обманывал себя, будто искал только могилы своих родителей; теперь, наткнувшись на могилу Серафимы, как бы встретившись с ней еще раз в очень грустное для себя время, он понял это особенно ясно…
Когда Григорий, должно быть устав дожидаться его на тропинке, тоже подошел к ограде, Захарий Степанович не выдержал и спросил:
— Она обо мне не вспоминала?
— Вспоминала, — ответил Григорий после долгого тягостного молчания.
Никакого больше разговора у них о Серафиме не получилось. Григорий сорвал две-три сорные травинки, нечаянно выросшие на могиле, потом закрыл на калитке щеколду и пошел к дому.
А Захарий Степанович еще долго стоял возле могилы. Тяжелая мысль вдруг навалилась на него: что же он наделал тогда в торопливых двадцатых годах!.. Богом или кем там еще была предопределена ему судьба, но он отвернулся от нее, прошел мимо. Каяться теперь, конечно, уже поздно, но и не каяться, не жалеть об этом тоже было нельзя…