Сопоставляя их, Захарий Степанович пытался представить, что же за люди жили здесь, на этой его земле, чем они занимались, о чем думали… Надя, разбиравшая содержимое второго сосуда, вдруг протянула ему комочек стекла, покрытого землей:
— Что это?
Захарий Степанович отряхнул землю и торопливо, чтобы не томить Надю, ответил:
— Бусина. Здесь парное погребение. Рядом с мужем похоронена жена.
— Они что, умерли вместе?
— Нет, — начал пояснять Захарий Степанович. — Жену умертвили. Вы же изучали это.
— Я забыла, — засмущалась Надя и опять склонилась над кучкой пепла.
Захарий Степанович, сам не зная почему, не обиделся на Надю за ее забывчивость. Он по-профессорски назидательно начал рассказывать и ей, и ни в чем не повинному Григорию об этом древнем варварском обычае. О том, как при раскопках курганов ему не раз доводилось видеть женские останки со свернутыми при удушении шейными позвонками.
Григорий, занятый какими-то своими мыслями, слушал рассказ с равнодушием, не выказав ни любопытства, ни возмущения. Зато Надя все больше расстраивалась, бледнела, но Захарий Степанович остановиться уже никак не мог, и не столько потому, что ему как будто нравилось пугать Надю жестокими, тяжелыми словами, сколько от странного, непреодолимого желания, чтобы и Надя, и Григорий в эту минуту любили и понимали его так, как умела когда-то понимать и любить Валентина Александровна…
Но, видно, ни Григорий, ни Надя об этом его желании не догадались; да и зачем им было любить Захария Степановича, когда он своими раскопками и рассказами лишь растревожил их обоих, не дав взамен ни успокоения, ни высокой счастливой радости.
Первым ушел от Захария Степановича Григорий:
— Мне по хозяйству надо кое-что сделать.
— Ладно, иди, — отпустил его Захарий Степанович, даже радуясь, что наконец-то останется один на один с Надей, расскажет ей и о Валентине Александровне, и о Серафиме, и о том, как ему сейчас трудно и тяжело.
Надя поняла бы его и пожалела, а потом они бы снова взялись за работу и обязательно нашли бы в могильнике уже не просто наконечники от стрел и остатки ожерелья, а что-нибудь особенно важное и значительное, до сих пор еще не раскопанное и не открытое никем.
Но опять из этих надежд и желаний Захария Степановича ничего не получилось. Надя, какая-то застывшая, закаменевшая, долго разглядывала оплавленную бусину, а потом вдруг бросила ее назад в пепел и поднялась:
— Я пойду.
Захарий Степанович не нашел в себе силы остановить ее. Он долго смотрел ей вслед, все больше признаваясь себе, что похожа Надя вовсе не на Валентину Александровну, а на Серафиму, что она такая же резкая и не прощающая никому измены и обиды.
И от этого признания и догадки Захарию Степановичу еще сильней захотелось, чтобы Надя не уходила, вернулась назад и успокоила его простыми и добрыми словами, пообещала, что в его жизни еще будет и молодость, и любовь, будет Серафима, Сновь-река и веселые костры на плотах. Но Надя, словно догадавшись о мыслях Захария Степановича и не соглашаясь с ними, не желая ничего обещать, вдруг побежала к дому по глубокому раскаленному песку.
Захарий Степанович остался один. В нем вспыхнула необъяснимая обида на Надю, на Григория, на все устройство жизни, которую он так любил, которую, копаясь в курганах и могильниках, хотел понять и объяснить другим…
Ища успокоения, Захарий Степанович опять взялся за лопату, стал копать шурф за шурфом с каким-то остервенением и злостью, решив сам, в одиночку, раскопать весь могильник и все-таки открыть ту вечную тайну, зная которую он сможет понять, зачем существует на земле жизнь, зачем люди живут, страдают, радуются и зачем он сам страдал и радовался.
Но вскоре Захарий Степанович почувствовал, что силы его иссякли и что-то мешает ему, гнетет его. Он поднял голову вверх и увидел, как над Сновь-рекою, над могильником и над ним, Захарием Степановичем, опять неутомимо и властно кружит коршун.
Захарий Степанович хотел было продолжить с ним вчерашнее единоборство, спор и выстоять в этом споре, но увидел, как к могильнику бежит Гриша. Он остановился возле Захария Степановича, встревоженный, нетерпеливый, спросил:
— Почему она уезжает?
— Кто? — не понял вначале Захарий Степанович.
— Надя.
— Не знаю.
Гриша вымученно улыбнулся, махнул рукою и убежал назад к дому, наверное, для того, чтобы в последний раз расспросить Надю, что же все-таки случилось, задержать ее уговорами, а может быть, и силою.