— О, я тебя умоляю. Лучше направь эту энергию драматической дивы на сцену под песни Селин Дион, — говорит Джой, пока я смеюсь. Ей и в голову не придет, что слова, которые я только что произнесла, могут быть вполне реальными.
— Слушай, я приду, если закончу достаточно быстро. Напиши мне, когда Брэдли приблизится к группе Queen.
— Будет сделано, солнышко.
Я улыбаюсь, завершаю звонок и, прокручивая текстовые сообщения от друзей и коллег, открываю сообщение от Джека, размышляя о том, чтобы отправить ответ со знаком вопроса на его смайлики с пешкой и черепом, которые он прислал незадолго до своего приезда, но решаю этого не делать. Внимание приковано к моему устройству, когда я перемещаюсь, чтобы поставить награду Брентвуда на место рядом с зернистой фотографией моей мамы.
Вот только я промахиваюсь мимо полки.
Моё сердце падает в пятки быстрее, чем тяжелая стеклянная статуэтка. Я пытаюсь поймать её, но она выскальзывает из пальцев, и всё, что я могу делать, это смотреть, как она ударяется о холодный кафельный пол и разбивается на тысячу сверкающих осколков.
Тьма приближающегося прошлого настигает меня мгновенно. Она заполоняет моё зрение, стирая настоящее и устремляя меня в прошлое.
Я кладу ладонь на стену. Моё сердце колотится. Кровь кипит. Пытаюсь отвернуться от битого стекла, лежащего у моих ног, чтобы удержать себя здесь, но я уже знаю, что это не сработает. И хуже всего то, что я не одна. Сейчас я окажусь в самом уязвимом положении, в то время как в тени комнаты напротив скрывается волк.
Последнее, что я вижу, пока моё зрение сужается до точки света, — это то, как Джек выпрямляется, поворачивает голову, его смертоносные серые глаза встречаются с моими.
Следующий голос, который я слышу, — это голос демона, который преследует меня.
Молчаливый Убийца.
— Шшш, шшш. Тише, малышка.
Острый кончик лезвия упирается мне в кожу, его острие направлено между ребер. Я лежу на кремовом ковре в гостиной дома моего детства. Тело дрожит, пока я закусываю губы до синяков и крови. Я знаю, что сейчас произойдет. Моё легкое уже рокочет в знак протеста при каждом вдохе, первое лезвие глубоко всажено в его губчатую полость. Оно трепещет с каждым наполненным кровью вдохом.
— Ты знаешь, что случится, если ты издашь хоть звук, — шепчет мужчина.
Он толкает мою голову в сторону, моя щека залита слезами и горит, когда он прижимает её к ковру. Я встречаюсь с безжизненными глазами моей матери. Её кровь все еще стекает с приоткрытых губ, у неё отрезан язык.
Мой желудок скручивается. Я подавляю рыдания, глотая желчь, страх и отчаяние. Когда закрываю глаза, образ никуда не девается. Безжизненные глаза мамы. Ужас глубоко въелся в её плоть, словно он прилип к её костям, как призрак, скрывающийся под застывшими чертами её лица.
Я открываю глаза, когда горячая ладонь мужчины скользит по мокрой от пота коже. Он сжимает мои щеки между кончиками пальцев до боли от придавливания их к зубам.
И поворачивает моё лицо на другую сторону.
Мой отец борется, лежа на животе рядом со мной, его руки привязаны к лодыжкам у него за спиной, кляп во рту мокрый от напряжения и страдания. В его глазах ярость. Паника. Он пытается пробраться ближе ко мне, но мужчина, который держит меня в своей хватке, отпихивает моего отца.
— Сейчас, сейчас, — говорит мужчина, отпустив моё лицо, чтобы достать из кармана пиджака древнюю видеокамеру. — Не издавай ни звука, иначе ты узнаешь, каким плохим будет его наказание.
Красная лампочка видеокамеры моргает, её бездушный стеклянный глаз равнодушен к моим страданиям, он фиксирует каждое выражение на моем избитом и опухшем лице. Моё дыхание учащается. Сердце бешено колотится. Я пытаюсь сосредоточиться на этих трех маленьких буквах под мигающим красным светом, вливая в них каждую каплю своего сознания. Rec. Rec. Rec.22
Нож вонзается мне между ребер.
Я не издаю ни звука. Ни когда лезвие прорезает каждое волокно мышц и плоти. Ни когда оно пронзает моё легкое. И не тогда, когда этот человек медленно погружает сталь до самой рукояти. Я сглатываю отчаянное желание кричать и умолять, просить остановить боль. Я не подведу папу, как только что подвела маму.
Но мой папа, он не может прекратить бороться за меня.
На каждый мой крик, который я проглатываю, папа умоляет через кляп. Он бьется в своих путах. Его приглушенные слова — это песнь отчаянья. Пожалуйста, только не моя девочка. Снова и снова его мольбы повторяются, как вспышки, отражающие мигающий красный свет видеокамеры. И когда второе лезвие погружается в мою грудь, а мужчина откидывается на пятки, чтобы записать, как дрожит рукоятка ножа рядом со своим двойником, я смотрю на отца, его слезы намного хуже моих собственных.