— Я хотел узнать твоё мнение о докторе Брэде Томпсоне.
— Что конкретно?
— Ну, во-первых, он заявил, что был с тобой в ту ночь, когда в последний раз видели Мейсона Дюмонта. Это правда?
Я сужаю глаза, тщательно следя за каждым мимическим выражением, указывающим на правдивость.
— Это правда, что я пошла к нему после церемонии вручения премии Брентвуда и уснула до полуночи. Брэд не спал, когда я проснулась в семь тридцать, одевался на работу и готовил штрудель в тостере на завтрак, — я морщу нос, а затем пожимаю плечами. — Что он делал между полуночью и половиной восьмого, а также после того, как я ушла к себе домой в восемь, понятия не имею. Я крепко сплю.
Хейс достает из пиджака дешевую ручку и потрепанный блокнот, перелистывает его на чистую страницу и сделает несколько записей.
— Он когда-нибудь высказывал тебе опасения по поводу программы донорства тел на Полях Басса?
— Да, — говорю я, уверенная, что он это уже знает.
— Тебя это беспокоило?
Из меня вырывается смешок, и я закатываю глаза.
— Нет. У него была группка аспирантов и Мадлен, которые работали над записями. Неудивительно, что всё, к чему она прикасалась, оказывалось испорченным. Вам никто не рассказывал об инциденте с криоморозильником?
Хейс только задумчиво произносит «хм», пока делает короткую заметку, и хотя я пытаюсь разобрать формулировку, мне не удается расшифровать его каракули.
— А что насчет доктора Соренсена?
Так вот настоящая причина, по которой он здесь. Учитывая всего три вопроса о Брэде, доктор Томпсон никоим образом не является предметом его интереса.
Несмотря на то, что я подозревала, что он доберется до Джека, мне все равно стоило больших усилий сохранять нейтральное выражение лица, а в голосе тщательно соблюдать грань скуки и услужливости.
— А что с ним?
— Похоже, ты не слишком высокого мнения о нём.
— Вы ошибаетесь. Я высокого мнения о нём. Просто он мне не нравится. Иногда.
— Почему?
Я тщательно подбираю слова, пытаясь увидеть мир глазами человека, который ищет признаки серийного убийцы.
— Он может быть высокомерным. Боюсь, это не такая уж редкая черта для мужчин в академических кругах.
— Ты знаешь что-нибудь о местонахождении доктора Соренсена в четверг вечером, когда был подожжен дом доктора Томпсона?
— Вообще-то, да. Он был в лаборатории со мной, — говорю я. Хейс бросает скептический взгляд в мою сторону, а затем возвращается к своим записям, и у меня возникает желание вырвать блокнот из его рук и засунуть его ему в глотку. Едва сдерживаюсь, чтобы не сжать руки в кулаки. — Я уронила свою награду Брентвуда и порезалась. Джек зашил её, — я поворачиваю ладонь к нему лицом, аккуратные стежки обрамляют неровную красную линию у основания большого пальца. — Я... не могла поехать в больницу. Это слишком... тяжело. Джек позаботился о моей ране, а потом заменил мою награду. Это было очень заботливо с его стороны, на самом деле. Уверена, если бы Вы попросили, он бы предоставил Вам доказательства.
Уголки губ Хейса опускаются вниз, пока он черкает по странице с большей концентрацией, чем раньше, как будто его предыдущие записи были просто для вида, а эти — настоящие. Мое сердце учащенно бьется, когда адреналин разливается по венам. Я подношу кружку к губам обеими руками, чтобы скрыть глубокие, медленные вдохи, которые делаю, борясь с его воздействием.
— В чем дело, мистер Хейс?
Хейс долго смотрит на меня, его глаза смягчаются отеческой нежностью. Может быть, это просто жалость. Может быть, даже раскаяние.
— Ты можешь называть меня Эриком.
Я киваю ему.
— Полагаю, что Молчаливый Убийца всё ещё активен, — говорит он. Я пытаюсь выглядеть встревоженной, затем сбитой с толку, потом обеспокоенной, мой рот открывается, в то время как я ставлю кружку на место с наигранной дрожью в руке. — Очень редко серийные убийцы прекращают охоту навсегда. Между убийствами может пройти некоторое время, иногда даже годы, но желание не исчезает навсегда. Вполне возможно, что Убийца изменил принцип своей работы после вашего противостояния. И я думаю, что он может быть где-то поблизости.
— И что... Вы думаете, он может узнать меня?
Хейс кладет руку на мою, и я прилагаю все усилия, чтобы превратить свою ярость от его прикосновения в маску страдания.
— Я думаю, он мог знать, что ты здесь с самого начала.
12. ДВАДЦАТЬ ПЯТЫЙ ЭТАЖ