написано сообщение.
Ни теней, ни огня,
Ни рассвета, ни дня,
Ни луны и ни солнца в помине,
Ни небес, ни земли,
Ни просвета вдали,
Ни границ, ни предметов, ни
сини,
Ни дорог, ни ручьёв,
Ни начал, ни концов,
Ни озябшего шпиля часовни,
Ни приезда гостей,
Ни утех, ни затей,
Никуда и не выбраться ровно,
Ни письма, ни газет,
Ни блаженства, ни бед,
Ни вестей ни с востока, ни с
юга,
Ни пчелы, ни цветка,
Ни живого листка,
Ни тепла, ни утех, ни досуга,
Но туман, но разлад,
Но слова невпопад –
Но-ябрь!
— Что за чёрт? — шепчу я, когда
Ашер поднимает меня на руки и
выносит обратно на улицу. — Я знаю
это стихотворение. Это «Ноябрь»,
Томаса Гуда. Зачем кому-то писать
его на моей стене? — спрашиваю я,
стараясь понять, что значат эти
слова.
— Без понятия, — отвечает он.
А я уверена, что ощущаю, как он
целует меня в макушку.
— Знаешь, я могу идти, — ворчу
я.
Он
ничего
не
отвечает
и
продолжает нести, пока не опускает
на пассажирское сиденье своего
джипа. Мои ноги стоят на выступе, и
он располагается между ними. Его
руки по-прежнему обернуты вокруг
моего тела, но одной он достаёт
телефон из заднего кармана.
— Привет, пап. Есть проблема. Я
в доме Большого Майка с его
дочерью, Новембер. В её комнату
вломились. Да, дочь Майка. Мы
сейчас не будем говорить об этом
дерьме.
Хорошо,
увидимся,
—
закрывая телефон, он перекидывает
его через меня на водительское
сиденье.
Я смотрю вниз на свои руки.
Они покрыты какой-то красной
дрянью так же, как и джинсы. Я не
могу перестать задаваться вопросом,
кто это сделал и зачем.
— Детка, посмотри на меня! —
Я поднимаю глаза и вижу в его
взгляде теплоту и обеспокоенность.
— Я удостоверюсь, что ты будешь в
безопасности. Обещаю.
Глядя в его глаза, освещённые
фарами от джипа, я вижу, как он
волнуется, так что рассказываю о
Нью-Йорке и о нападении, после
которого я уехала. Он слушает меня.
Его глаза темнеют, а челюсти
сжимаются с каждым последующим
словом. Когда я заканчиваю, он
качает головой и притягивает в свои
объятия. Я думаю, это больше для
него, чем для меня.
— Спасибо, что помогаешь мне,
— произношу я.
— Ты, — говорит он, целуя меня
в макушку, — никогда больше не
должна меня благодарить за то, что я
хочу делать.
— Я рада, что ты здесь.
И
это
не
ложь.
Я
даже
представить
не
могу,
что
бы
случилось, приди я домой одна.
— Чёрт, детка, я тоже, —
подтверждает он, тяжело выдыхая.
Я
смотрю
вниз
на
Биста,
который сидит у наших ног с
поднятой головой и ждёт, когда мы
пойдём на прогулку, или он сможет
полакомиться моими угощениями
для него. Его голова наклоняется в
сторону, когда я обращаюсь к нему:
— Похоже, тебе нужно принять
ванну, приятель, — он наклоняет
голову в другую сторону. — Когда ты
закончишь, я сделаю то же самое, —
и тогда я понимаю, что снова говорю
с собакой.
Я поднимаю взгляд и смотрю на
Ашера, который улыбается. Я говорю
первое, что приходит мне в голову.
—
Я
похожа
на
Кэрри?
(прим.перев.
главная
героиня
одноименного
романа
Стивена
Кинга, в конце которого была облита
свиной кровью) — он смеётся и
целует меня в лоб.
— Да, ты покрыта чем-то
красным после объятий со своей
собакой. Когда мой папа приедет
сюда и всё проверит, ты сможешь
принять ванну.
— О, Господи, — я шепчу в
ужасе, когда вспоминаю, что его отец
— шериф. — Твой отец приедет
сюда?
— Да, детка. Он же шериф.
— О, боже, твой отец приедет,
— повторяю я.
Недолго думая, я беру край его
рубашки и начинаю вытирать ею
лицо.
— Так лучше? — спрашиваю я.
— Не могу поверить, что ты
только
что
это
сделала,
—
произносит он в шоке.
— О, боже. Твой отец встретится
со мной, а я похожа на Кэрри, — ною
я.
Мои руки всё ещё держат край
его рубашки, так что я повторяю
процесс по очищению лица. Затем я
использую
другую
сторону
и
вытираю ею руки. Я смотрю на него,
потому что он ничего не говорит.
— Не могу поверить, что ты это
сделала.
— Хорошо! Я хотя бы убрала
большую часть этой дряни с лица? —
спрашиваю я.
— Ты будешь должна мне новую
рубашку, — говорит он мне.
— Ладно, без проблем. Но
красной дряни больше нет?
— Да, детка. Этой дряни почти
не осталось, но теперь я не знаю,
хочу ли я поцеловать тебя или
отшлёпать за это дерьмо.
— Подумаешь, — шепчу я и
прижимаюсь к его груди, дабы
спрятать широкую улыбку на моём
лице.
Мой желудок делает сальто от
мысли о его поцелуе. Две минуты
спустя на дороге возникают красные
и синие огни, а затем к джипу Ашера
подъезжают
две
полицейские
машины. Выглядывая из-за Ашера, я
вижу высокого мужчину со светло-
седыми волосам, шагающего в наше
сторону. Должно быть, это его отец.
— Папа, это Новембер, —
представляет меня Ашер, делая шаг
назад. Затем он тянет меня с сиденья.
Когда мои ноги касаются земли, он
оборачивает
руки
вокруг
меня,
прижимая крепче к своему телу. Его
отец улыбается, подходя к нам.
—
Привет,
Новембер.
Я
наслышан о твоих визитах с собакой
к моей маме. Она хвасталась тобой
несколько недель. Но я не знал, что
ты дочь Большого Майка. Не думаю,
что кто-то вообще знал, что у него
есть дочь, — произносит он с доброй
улыбкой на лице.
— Ваша мать — прекрасная
женщина,
мистер
Мейсон.
Да,
немного людей знают о моём
существовании, — говорю я в ответ,
словно он этого ещё не знает.
—
Пожалуйста,
зови
меня
Джеймсом.
Обращение
«Мистер
Мейсон» делает меня стариком.
— Хорошо, — произношу я,
смеясь.
— Так что случилось? Ты
говорил, что кто-то вломился.
Ашер
рассказывает
ему
о
красных надписях в моей комнате и о
Бисте,
покрытым
этой
же
жидкостью. Также упоминает то, что
все фонари были выключены, когда
мы приехали.
— Ладно, дорогая, ты не знаешь,
кто бы хотел причинить тебе вред?
— спрашивает он, глядя на меня.
— Нет, но я переехала сюда из
Нью-Йорка, потому что на меня
напали. Затем, когда я ехала сюда,
сделала остановку, чтобы выпустить
Биста, и через несколько минут
подъехала машина из Нью-Йорка.
Она стояла на стоянке с собаками,
хотя в машине точно не было собаки.
Я испугалась и побежала к машине,
но больше не видела их. Так что я не
знаю: было ли это моё воображение
или реальная опасность.
— Невозможно знать наверняка,