— Кстати, наша гостья умрет через три года от голода и холода, потому как после того как они захватят власть, в стране исчезнут продукты, так что, если она сегодня умрет, в принципе, ничего не изменится, с точки зрения исторического процесса. Вы же, революционеры, рамками исторических процессов живете?
Так, за разговорами, но в основном, в тягостном молчании, коляска довезла нас до небольшого домика в конце Лифляндской улицы.
Убедившись, что в пределах видимости никого нет, я помог дамам спустится с пролетки, которая сразу же уехала, и проводил их в дом, сырой, нетопленный и нежилой.
До вечера было еще много различных скандалов и разного рода обвинений в мой адрес — от нежелания выйти из комнаты, когда Инесса Федоровна переодевалась в комплект теплой одежды, приличествующей скорее городской мещанке, отказа поесть, а также удовлетворить свои естественные надобности в, стоящее в небольшой кладовой, ржавое ведро. Когда я не несколько минут вышел из комнаты, в которой мы все сидели, в ожидании вечера, я, тихо хихикая про себя, слушал, как пламенная революционерка пыталась распропагандировать мою жены, по случаю сегодняшней спецоперации, одетую в скромную одежду небогатой городской обывательницы.
В любом случае, вечер все-таки наступил. Наша невольная гостья, одетая
по-зимнему, в замотанной в платок головой, была вновь посажена в прибывшую коляску, которая неторопливо покатила в сторону Английской набережной, где была пришвартована, пользующаяся мрачной славой у местных жителей, «арестантская» баржа. Пройдя по узким мостикам, под внимательным взглядом часового, я провел нашу гостью к большому грузовому люку.
Подошедший из теплой будки на корме, начальник караула отдал рапорт.
— Как наш гость? Не капризничает? Давайте, люк отодвинем, тут еще одна постоялица образовалась.
Люк откинулся, я показал глазами, что Инессе необходимо спустится внезапно лестнице, а сам засунул голову в трюм.
У топящейся «буржуйке» сидел человек, одетый в тулуп и меховой треух, с небольшой рыжеватой бородкой и усами.
— Владимир Ильич, здравствуйте. Вставайте, будьте джентльменом, подайте даме руку и помогите спустится.
Глава двадцать четвертая
Прогулка по воде
«Если человеческая жизнь вообще свята и неприкосновенна, то нужно отказаться не только от применения террора, не только от войны, но и от революции… Кто признаёт революционное историческое значение за самим фактом существования советской системы, тот должен санкционировать и красный террор»
— Добрый день, Владимир Ильич, Инесса Федоровна. — на следующее день я приехал к своим пленникам до обеда: — Как спалось? Есть ли жалобы на условия содержания.
Женщина мне не ответила, ожгла злым взглядом и отвернулась, наверное, какие-то претензии у нее были.
— Сыро и холодно тут у вас, господин жандарм. — судя по тому, как Ленин щурил глаза, протягивая руки к топящейся печке.
— Ну, во-первых, я не жандарм, а честный полицейский, боровшийся с чисто уголовными преступлениями, пока жизнь не свела с вашей партией. А во-вторых, вам грех жаловаться. Если ваши придут к власти, будет еще хуже. Вы тут, во всяком случае, не в тесноте пребываете. Термин такой «уплотнение» не я придумал, а ваши соратники, Владимир Ильич, а может быть и вы сами.
— Что это значит — «уплотнение»?
— Это значит, господин большевик, что представителей, как вы говорите, класса эксплуататоров, которые, к примеру, живут в пятикомнатной квартире, выселят, в лучшем случае в самую маленькую комнату, а в остальные комнат заселят по семье пролетариев.
— Но это же правильно. Эксплуататорские классы веками…
— Господи, Владимир Ильич, не начинайте, я вашей демагогии на любой случай жизни, за пять лет наслушался и начитался до оскомины… Кроме того,
— Мы разве встречались?
— Нет конечно, но после вашей безвременной кончины соберут все ваши бумажки, все черновики, уж не знаю, подлинные или поддельные, и будут публиковать их, назвав полным собранием сочинений. Получится семьдесят три тома. Вы очень плодовитый товарищ. А в любом институте примерно четверть времени обучения будет отводится на изучение ваших трудов. История партии, марксистко-ленинская философия,
— Вы сумасшедший? — Ильич даже отодвинулся подальше от меня, так, что между нами оказалась буржуйка.
— Да нет, это ваши последователи были сумасшедшими, а я как раз нормальный. Ладно, об этом мы поговорим завтра. Мне бы хотелось бы поговорить о другом. Что вы, как человек, много лет проживший за границей, можете сказать о этом. — я протянул Ленина несколько бумажек: