тянули в школу.
Появились новые преподаватели. Был среди них русский парень. Он очень походил на конвоира,
которого ребята видели как-то из окна. Турок заметил:
- Он из чека.
Парень рассказывал о Красной Армии, о Москве. Лицо у него было доброе, веселое. Однако его слова
воспринимали с недоверием.
Уроки столярного дела тоже прекратились. Австрийцы являлись в интернат только за пайком. Они,
смущаясь, получали незаработанный кусочек хлеба.
7
Однажды в холодный день пришел турок. Расположившись на койке, он начал урок. Ребятам это
понравилось. В сумрачной спальне сверкали кривые сабли, грохотали взрывы, умелые и хитрые воины
взбирались по шатким лестницам на высочайшие крепостные стены.
На языке Рустама вертелся коварный вопрос: почему же турок попал в плен? Однажды он не
вытерпел и спросил:
- Попасть в плен - это значит бросить саблю и поднять руки?
В комнате затаили дыхание. Все поняли вопрос. Понял и преподаватель.
- Не всегда так, - спокойно ответил он.
- А как же? - настаивал Рустам.
За последние два-три года он стал злым и грубым. Его раздражал даже этот турецкий преподаватель,
который вначале нравился ему. Ведь Рустам очень любил стихи. Он даже пробовал писать сам.
Турецкий офицер сидел на койке, сложив руки. Казалось, он пытается отыскать на ладонях следы от
рукоятки боевого оружия.
- Вы подрастете и скоро, очень скоро поймете, что борьба ведется не только на поле боя.
Впервые заговорил он с ребятами откровенно, как со своими друзьями.
- Саблю нужно уметь держать. Но если она силою обстоятельств на время отложена в сторону,
следует продолжать борьбу иными средствами. У мусульман слишком много врагов. Нам предстоит
создать свое, новое, сильное государство.
Все невольно покосились на Рустама. И он опустил голову.
- Завтра приедет комиссия, - сказал как-то турецкий офицер. - Слухи о том, что в школе срываются
занятия, дошли до начальства. Сумейте постоять за себя.
- Как? - спросил Камил.
Турок осмотрел подростка.
- Вот, например, вы. Берите бумагу. - Он вырвал из своей тетради листок и протянул его вместе с
карандашом: - Берите и пишите. Вам нужны: дрова, хлеб, учебники, тетради.
- Правильно! А кто даст?
- Должна дать новая власть, - твердо сказал турок. - Если она не в силах... - Он не закончил фразы и
обратился к Камилу: - Пишите. Вам не нужны австрийские и русские преподаватели. Это чужие люди.
Здесь должны работать мусульмане.
Камил не успевал записывать, только мотал головой, обещая запомнить.
Турок почувствовал, что зашел чересчур далеко в серьезном разговоре с этими голодными ребятами.
Он внимательно осмотрел сероватые скуластые лица и ушел, твердо, спокойно, не оборачиваясь.
На обед, как обычно, была миска теплого супа. Удивительно быстро остывал суп, жиденький, с
редкими рисинками, с бледными пятнами жира. Кусочек хлеба был липкий, сырой. Следы от него
оставались на пальцах.
После обеда Рустам недовольно проворчал:
- Зачем ты связался с этим?
Он имел в виду офицера и бумажку, на которой Камил нацарапал несколько слов.
Камил только пожал плечами.
Ночью ребята вздрагивали, просыпались от выстрелов. Недалеко от интерната, по Абрамовскому
бульвару, проносились кавалеристы. Этот торопливый цокот и гулкие выстрелы напоминали о кишлаке.
Перед рассветом снились убитые, мутные, заискивающие глаза Джумабая и пожар.
Огромное пламя упорно лезло на Айкар. Синеватые полоски снега таяли, и вот уже горная речка
клокотала по кривой улочке кишлака.
Пожар снился часто.
Комиссия обходила интернат. Ей нравилось здание, восхищал сам факт, что в помещении женской
гимназии сейчас учатся сироты и дети бедняков.
Особенно радовался кругленький, розовощекий представитель в очках. Очки ему мешали. Он то и
дело их поправлял, сдвигал к переносице, чтобы лучше рассмотреть вещи, оставшиеся от благородных
девиц, вытаскивал из книжного шкафа толстые книги в золоченых переплетах, перелистывал, искал
картинки. Приходил в восторг, рассматривая репродукции знаменитых картин. Потом, спохватившись,
строго осуждал:
- Ай-яй-яй... Голые женщины... К чему вы держите эту грязь, товарищ директор?
Директор никогда не заглядывал в книги. Его заботило то, как накормить огромную ватагу, одеть,
обуть. Это был измотавшийся, усталый человек безо всякого опыта и малейших способностей к
хозяйствованию. Его, как он говорил, «бросили» на интернат, а он мечтает вернуться на
железнодорожную станцию, к своим вагонам.
Директор развел руками, смущенно покашлял в кулак, пообещал немедленно вышвырнуть «дрянь»
или сжечь ее.
За спиной директора выстроились преподаватели. Турки стояли будто на смотру: руки по швам.
Только русский с веселым видом изучал комиссию, с трудом сдерживая себя, чтоб не вмешаться.
Когда турок взглянул на Камила, тот понял его по-своему, ловко вынырнул из молчаливой толпы ребят
и проскочил между взрослыми.
8
- Дяденька!
Услышав неожиданно детский голос, член комиссии вздрогнул, на лету подхватил падающие очки и
отдал тяжелый том директору.
- Что тебе, мальчик?
Рядом с массивной фигурой гостя Камил выглядел совсем маленьким и худым.
- У нас нет учебников, карандашей. У нас нет рубашек. У нас очень холодно.
- Так, так, - бормотал член комиссии.
Разгорячившись, Камил продолжал:
- У нас должны быть только мусульмане. Учителями.
- Так, так.
Камил сжимал в кулачке бумажку.
- Ну-ка, мальчик, подай сюда.
Камил нерешительно протянул скомканный листок.
- Кто тебя научил, мальчик?
Камил молчал.
- Вот вы кого воспитываете? - Гость нервно сложил бумажку пополам. - Ну хорошо. Еще поговорим об
этом.
Несколько дней Камил ходил по интернату героем. У турецкого преподавателя он стал любимчиком.
Рустам неодобрительно косился на друга. А Камил приносил от турка книги восточных поэтов. Стихи
читали запоем, заучивали наизусть. До глубокой ночи шептали удивительные строки.
А по Абрамовскому бульвару по-прежнему проносились всадники. Двадцать третий год в Самарканде
был тревожным.
Однажды Камил пришел поздно. Рустам ни о чем не спрашивал, ждал, когда заговорит друг.
- Был у эфенди, - коротко сообщил Камил.
Он быстро нырнул под жесткое серое одеяльце, свернулся калачиком и сделал вид, что заснул.
Ребята глубоко дышали во сне, кто-то вскрикивал. Опять, вероятно, Мавлян. Его отца сожгли басмачи.
До сих пор Мавлян вздрагивает при легком треске вспыхнувшей спички, с испугом глядит на мутные
мигающие лампы.
- Эфенди говорит, что я храбрый...
- Ну и что же?
- Он просил ночью разнести записки, письма.
- Почему ночью?
- Не знаю, - признался Камил.
- Почему именно ты?
- Он говорит, что я маленький. Удобно при женщинах в дом заходить.
- Ты хотя бы одну записку читал?
- Нет.
Камил долго вертелся в жесткой постели, думал о странном поручении эфенди.
В интернате жизнь немного улучшилась. Появились книги и тетради. Пришло несколько молодых
преподавателей. Они носили поблекшие красноармейские гимнастерки, пропитанные степным воздухом
и дымом.
Один из них особенно удивлял неистощимой энергией. Он постоянно задавал вопросы, взмахивал
руками, удивленно восклицал:
- Смотрите! Темнота!
Сам он был загорелым до черноты. Так и пристало к нему это слово. Воспитанники за глаза стали
звать его: Карим-Темнота.
Обняв за худенькие плечи какого-нибудь паренька, Карим-Темнота присаживался на подоконник и
рассказывал о большом мире. Не все еще понимали, что за выстрелы гремят по ночам, кого водят
конвоиры по Абрамовскому бульвару.