Он говорил, не глядя на меня, и пускал дым вверх. Дым попадал в пробившуюся узкую струю солнечного света, вспыхивал голубой радугой.
Я не мог понять, издевается надо мной Хонин или сочувствует мне, и спросил:
— Че тебе надо?
— Водяной велел заглянуть… Теперь я твой наставник. На стропальщика будешь учиться.
— А это? — я показал на оставшийся бетон.
— Водяной сказал, чтобы ты кончал поскорее и — ко мне. Если бы пневмомолоток, враз бы управился. А так пару дней еще провалтузишься, а может, и больше.
Значит, эту работу я должен закончить… Я надел рукавицы и снова взялся за лом.
— Ладно, кончай вкалывать. — Хонин ввинтил окурок в фундамент. — Уже все ребята поехали в контору получать зарплату. Сегодня на стройку деньги не привезут.
До конца работы оставалось еще минут сорок.
— Ну так как, пошли, что ли? — Он встал.
— Рано еще…
— Так ведь зарплата.
Больше убеждать меня не пришлось. Я полмесяца ждал того дня, когда принесу маме первую зарплату.
В контору действительно уже приехал кое-кто из наших. Возле кассы крановщик Спиридонов, отделив от зарплаты «основу», слюнявя пальцы, пересчитал остальные деньги. А против него стоял его друг сварщик Копейкин и ждал…
Я понял, что первыми, не дождавшись конца рабочего дня, сюда прибыли любители «сброситься». И мы оказались среди них.
Дали мне сорок пять рублей. Я даже не сразу поверил, что все эти деньги — мои. Дважды пересчитал их возле кассы. Не потому, что не доверял кассиру, а чтобы убедить себя, что мне это не снится. Дело в том, что некоторые заходили в котельную, сочувственно смотрели, как я звякаю ломом и говорили: «Водяной за это больше четвертака не выпишет». И вдруг сорок пять рублей!
Я забыл обо всем на свете и ринулся домой, чтобы поскорее порадовать маму. Но меня остановила сильная рука.
— Куда бежишь-то? — с усмешкой спросил Хонин.
— Как куда? Домой.
— Так не положено. Первую зарплату надо обмыть.
Я растерянно уставился на него.
— Ну, что смотришь?
— Я не пью, — ответил я наконец.
— Это неважно. Надо! Понимаешь? Чтобы не думали, что ты жмот.
Я почувствовал, что краснею. Мне не хотелось приобретать с первой зарплаты репутацию жмота. Но в то же время мне очень хотелось полностью — до единой копейки — принести маме первую зарплату. Я не раз уже рисовал в своем воображении, как это будет; мама, наверно, не удержится от слез…
— Меня дома ждут. Мама, сестренка…
— Идем, идем, — мягче сказал Хонин. Он, видно, понял меня. — Подумаешь, каких-нибудь пару рублей потратишь. Дома и не узнают. Проверять, что ли, будут? Пошли… — Он обнял меня за плечи, повел.
Мы взяли по бутылке пива и отошли за магазин. Здесь уже стояло несколько человек. Говорили о бочковом пиве, делили таранку. И нам досталось по рыбешке.
— Так вот всегда, — сказал Хонин. — Присесть негде. Культура обслуживания у нас пока еще отстает, это точно.
И опять я не понял, всерьез он говорит или нет. Как сам он оставался неясен, так же неясен был смысл того, о чем бы он ни говорил, неясно было также, зло он говорит или добродушно. Надо ему, однако, отдать должное — в магазине он отказался от вина, сказал: «Пару пива и хватит». Мне даже неловко стало, что я вначале дурно о нем подумал…
Придерживаясь за стену, с пустой массивной бутылкой к нам подошел крановщик Спиридонов. Он, видно, услышал, что Хонин сказал про обслуживание, и пробирался на разговор. Спиридонов был странно острижен — клочьями, как будто выборочно.
— Правильно говоришь! — от него сильно несло вином. — Начальству что — оно выпьет, потом морду смочит одеколоном «Букет Абхазии», запах перешибить чтобы, и будь здоров! А с тебя пол-литра. — сказал он мне. — Пивом, что ли, хочешь откупиться?.. Не-ет…
Я растерянно посмотрел на Хонина. Тот неопределенно пожал плечами. И я пошел за водкой…
Утром проснулся оттого, что острый солнечный лучик, пробившись сквозь мелкую листву молодого тополя, полыхнул на никелированной спинке кровати.
Я вскочил было и тотчас упал обратно на подушку от нестерпимой головной боли. И ясного утра как не бывало. Я увидел свои забинтованные руки и вспомнил все, что было вчера.
Я снова вскочил, выбежал в коридор и поспешно сунул руку во внутренний карман висевшей на вешалке куртки. Получки не было…
Я сидел за столом перед мамой и Ольгой и не поднимал глаз от своей тарелки.
— Как же так? — тихо спросила мама.
Я с трудом проглотил кусок хлеба.
Больше за завтраком не было сказано в то утро ни единого слова.