Выбрать главу

Под звук метронома, под стихи Ольги Берггольц, под сводки Совинформбюро город боролся. Юные Самойловы начали забывать детдом, прошлое «будущее» им казалось уже нереальным. Все чаще накатывала усталость, но нужно было работать, чтобы жить, и они работала. Самойловы ложились в углу цеха и спали несколько часов между сменами, а рядом спала и тетя Зина, ставшая настоящей мамой за это время. Требовательная, жесткая, когда было нужно, но вместе с тем бесконечно добрая и ласковая, она стала идеалом матери для Маши, да и для Гриши.

Женщина всем сердцем приняла этих детей, казалось бы, чужих, но все чаще называвших ее мамой. Она давала Маше и Грише то, чего они не знали, как оказалось, никогда — настоящее тепло семьи. В страшное, «смертное» время двое почти детей обрели маму. И Надю, конечно, как же без нее?

— Я вот думаю… — сказала как-то Маша. — Хорошо, что мы здесь оказались. Пусть тяжело, но у нас есть мама и Надя…

— Я тоже об этом подумал, — согласно кивнул Гриша, с трудом вставая. — Пойдем в столовую, говорят, там студень дают.

Студень был блюдом неизвестно из чего. Когда-то давно Машу бы вырвало просто от вида этой массы, а теперь девочка и мальчик что только не ели. Нужно было кушать, нужно было пить, просто, чтобы жить. Зачем нужно жить, юные Самойловы не думали — сказали «надо», значит надо. На этом все размышления заканчивались. Надо поесть, надо причесаться, надо встать, надо идти, надо работать, надо жить…

Елка для малышей, новогодний праздник. Худенькие дети устало водили хоровод и просили Дедушку Мороза. О том, чтобы закончилась война… о сухарике. А некоторые — просили вернуть сестренку, братика или маму, и слышать это было больно до слез. Но слез уже не было. Ленинград вступал в тысяча девятьсот сорок второй год. Не сдавшийся город боролся, и Самойловы боролись вместе с ним.

«О ночное воющее небо,

дрожь земли, обвал невдалеке,

бедный ленинградский ломтик хлеба —

он почти не весит на руке…»[1]

---

[1] Ольга Берггольц

Глава 5

Мама умерла внезапно. Мама Зина, превратившаяся почти в скелет, находила доброе слово для своих детей, выглядевших ничуть не лучше. И вот ее не стало. Женщина не просыпалась, как Маша ни старалась ее разбудить, понимая уже…

— Мама! Мама! — закричала Маша, к которой кинулся от станка Гриша и вскинувшаяся Надя.

— Машенька, не надо… — мальчик утешать не умел, поэтому просто обнял свою девочку.

За прошедшие месяцы Гриша и Маша стали очень близкими душевно. Физически-то они с первых дней спали вместе, так было просто теплее. Но вот душевно, несмотря на голод, для Гриши всей жизнью, ее смыслом — стала Маша. Так некоторые родители относились к своим детям, как мальчик относился к девочке и, разумеется, это не могло оставить ее безучастной.

— Идите, дети, мы отвезем, — глухо произнес мастер, отлично понимая, что этих троих теперь надо поддерживать — они лишились самого важного человека в жизни.

— Спасибо… — прошептала Надя, чувствуя горе младших.

Осознать, что мамы больше нет, девушка не могла. Теперь ее увозили на Охтинское кладбище, куда, наверное, однажды увезут и их. Но для Маши это оказалось ударом намного более тяжелым, чем даже для Нади, что было заметно. Но постепенно все возвращалось… Голод, холод, яростный голос Ленинградского радио и Гриша, отдававший Маше почти весь свой хлеб. Надежда поражалась: как жил мальчик? За счет чего? Но он жил, жил, согревая девочку и давая какую-то уверенность и ей самой.

Едва стоя за станком, качаясь от голода и от усталости, Самойловы вытачивали болванки снарядов, надеясь на то, что рано или поздно Блокада закончится. Придут «наши», прогнавшие уже немца от столицы, и будет много хлеба. Маша будто бы забыла всю историю, которой их учили в далекой уже бывшей жизни. Оставалась только надежда. Слушая Ленинградское радио, желая отомстить фашистам за все, что они натворили: за детские маленькие тела, за бомбы, падающие с неба, за… за все, они работали. Выстаивая смены, вытачивая такие нужные фронту снаряды, трое становившихся все ближе друг другу людей приближали Победу.

На фоне трупов на улицах, исчезновения эмоций, постоянной усталости и голода, они становились все ближе друг к другу. Надя любила слушать сказки про «будущее», в чем-то страшные, в чем-то невозможные. Гриша же знал, что должен сделать все для того, чтобы Маша и Надя жили, поэтому втихомолку отдавал часть своего хлеба девочке, отлично понимавшей, откуда берется этот хлеб, но… Маша не могла найти в себе силы отказаться от дополнительного кусочка, чувствуя Гришу почти родным, ведь он ее спасал. Надя тоже видела это, но ничего сделать не могла — мальчик был упрямым.