— Мама, можно я на завод пойду? — поинтересовалась шестнадцатилетняя Надежда у своей мамы.
— Можно, доченька, — кивнула самая лучшая женщина на свете, которую Марта уже начала ассоциировать и со своей мамой. — Завтра с утра и пойдем, в заводоуправление сходим перед сменой.
Так девушка Надя встала к токарному станку. Марта не понимала — зачем? Ведь были же институты, университеты, но для той девушки, что была во сне, оказалось в радость работать руками. А потом… Минул всего лишь год и грянуло.
— Граждане и гражданки Советского Союза… — звучало летним днем из репродукторов на площади. Так для Нади началась война.
Папа ушел на фронт на следующий же день, а мама только вздохнула, собираясь с дочерью на завод. Надя немного завидовала папе — вот он добьет немцев и приедет домой. Девушка воспринимала слово «война» не как катастрофу, а как веселую прогулку. Но шли дни, а хороших вестей не было, все еще не было вестей о том, что немец задрал лапки.
Надя верила, что еще немного и война закончится, а вот Марта знала — не закончится. И отчаянный крик, буквально вой матери, получившей похоронку на мужа, продрал девушку ужасом от головы до пят, да так, что она проснулась, пытаясь унять бешено колотившееся сердце. В тот день Марта ластилась к родителям, как маленькая, безмерно удивляя своих взрослых.
Девушка увидела, как бывает, когда гибнет папа. И она уже не могла быть прежней, просто не была в состоянии бездумно смотреть телевизор или идти на дискотеку, ведь у Нади в ее сне погиб папа. Папа! Перенести это было тяжело. А вот фрау Кох, будто почувствовала что-то — она обняла расплакавшуюся уже взрослую дочь. Женщина ни о чем не прашивала, просто ждала, пока Марта выплачется, молча гладя ее. Конечно же мама увидела, как меняется ее ребенок, вот только понять, в чем дело, не могла.
А сны продолжались, вот уже и Блокада замкнула кольцо, в самолеты с черными крестами на крыльях, так похожие на современные, летели на город, чтобы убить их всех! Немцы бомбили Ленинград, и Надя мечтала о том, чтобы все немцы на свете умерли! Горели больницы, рыдали матери перед разбомбленным детским садом, хныкали дети у руин домов…
А один сон буквально вышиб почву из-под ног Марты. После него она уже не могла относиться к немцам как раньше. Девушка не выходила из дому неделю и говорила исключительно по-русски. Вот тогда фрау Кох всполошилась, усевшись со своим ребенком, женщина попросила рассказать.
— Мне снятся сны, мама, — произнесла Марта. — Там Ленинград…
— Когда, малышка? — непроизвольно назвала ее так мама, на что девушка не обратила внимания.
— Сначала мне снились тридцатые, мама, — вздохнула Марта, глядя в стену невидящими глазами. — Боже, как они счастливо жили, мамочка! У них не было нашей хваленной демократии, но как же они были счастливы!
— А сейчас? — фрау Кох уже все поняла. — Что тебе приснилось сейчас?
— Это была эвакуация детей из Ленинграда, мамочка… — женщина поразилась тоске и просто невыразимой боли, звучавшей в голосе дочери. — Судно с красными крестами, полное детей. Там были дети, мама! Дети!
— Маленькая моя! — мама прижала дочку к себе, она знала, о чем та сейчас расскажет.
— Дети… совсем малыши… — Марта плакала, не замечая своих слез. — Они налетели неожиданно, никто ничего и сделать не успел… Только белые панамки на воде… Я не хочу быть немкой!
Это был крик души, просто полный боли вопль, на который прибежал и герр Кох. День был выходным, поэтому взрослые оказались не на работе. Трое обнимались на диване, успокаивая ребенка, мир которого в одночасье рухнул от страшных, просто жутких картин прошлого. И тогда ее папа начал рассказывать, что были и другие немцы — Антифашистский Фронт, коммунисты. Он говорил о том, что нельзя обо всех судить по тварям, убивавшим детей, и… Марта верила ему. Всей душой верила, потому что это же папа.
А в сны приходила девушка Надя, карточки, мама и завод. Воющая сирена и злой, требовательный голос Ленинградского радио. Все понявшие родители поддерживали Марту, каждый день просыпавшуюся в слезах. Она увидела и Машу с Гришей… Оставить выглядевших потерянными детей в парадном? Да никогда!
Так их стало четверо. Каким-то чудом взятые на завод дети работали, как взрослые. Мама подкладывала им свой хлеб, а Гриша… будь его воля, мальчик бы отдал все Наде и Маше, девушка очень хорошо видела это, а над всем этим, пронизывая сон, будто молнией, звучал метроном и голос Ленинградского радио. Каждый сон, каждый день…