Ничто не в безопасности. Я оглядываю твою комнату, наполненную рисунками, различными безделушками, семейными фотографиями, и хочу все это спасти. У тебя есть снежные шары из разных стран, и я извиваюсь, чтобы заслонить их собой, но я всего лишь воздух. В них летит гитара. Ты не похож на себя. У тебя чужое лицо. Кого-то жестокого и грозного, сломленного и беспощадного…
Я тебя сломала? Эта мысль оглушает меня.
– Август! – кричу я твое имя, до боли, до отчаяния желая, чтобы ты остановился. Но ты меня не слышишь. Конечно, нет.
Ты выпускаешь из рук гитару. Твоя мама зовет тебя, и ты подбегаешь к двери, чтобы запереть ее. Ты спотыкаешься о разбросанные вещи и чуть не падаешь. Щелкнув замком, ты прислоняешь к двери голову и поднимаешь вверх ладонь с растопыренными пальцами. Ты скрепишь зубами, а из зажмуренных глаз начинают течь слезы. Ты краснеешь, и я боюсь, что ты взорвешься.
«Прости меня. Прости меня. Прости меня». Ты плачешь, трясешься, и я хочу избавить тебя от боли.
Ты бьешь кулаком в стену. Разворачиваешься и опираешься спиной на дверь.
С другой стороны стучится твоя мама, выкрикивая твое имя.
Ты не реагируешь. Просьбы простить тебя превращаются в вопрос: «Почему?» Ты повторяешь его снова и снова, как молитву, будто бы кто-то может дать тебе ответ.
Почемупочемупочемупочему. Вопрос пробирает меня до костей и звучит как обвинение. Мне следовало бы знать на него ответ. Я хочу положить ладони тебе на щеки и сказать правду. Правду, которую я не знаю, но очень хочу вспомнить.
Но до мозга своих пустых костей я знаю, что это не твоя вина. Мой мальчик Август, сотканный из солнечных лучей, светлячков и дней рождений.
Наконец ты замолкаешь, падаешь на колени и подползаешь к тому месту, где лежит на полу скомканная фотография.
Ты подбираешь ее, ревностно расправляешь и держишь в своих порезанных, окровавленных пальцах.
– Почему? – спрашиваешь ты снова.
«Почему?» Твои пальцы снова напоминают перышки, которые касаются моих щек так, словно ты можешь заправить выбившиеся пряди мне за ухо. Как будто я живу в фотографии.
Ты шепчешь мое имя, и это самое грустное слово в мире.
9
Мама,
я остаюсь рядом с Августом, пока он не засыпает посреди последствий устроенного им погрома, пока его мама наконец не прорывается в комнату. У нее красные глаза. Увидев сына, уснувшего в осколках стекла, она резко втягивает ртом воздух. Она не будит его. Обломки хрустят под каблуками ее туфель. В своей юбке-карандаше длиной до колена она сползает по стене и опускается на пол рядом с сыном. Возможно, она порезалась о стекло, потому что еще до того, как она коснулась пола, из ее глаз полились слезы. Август не просыпается. Кажется, горе – очень тяжелая и изнурительная ноша. Миссис Мэттьюс прижимает Августа все крепче и крепче к себе, словно если она его отпустит, сын исчезнет.
В этот самый момент я ухожу. Оставляя слезы позади. Я не бегу домой. Я иду. Я никуда не тороплюсь. При жизни мне казалось, что я одинока. Но где на самом деле одиноко – так это в смерти.
Я смотрю на свои голые ноги. Я скучаю по моим расписанным «Конверсам». На них маркерами были записаны цитаты моих любимых писателей. Помню, я нашла эти кеды в корзине секонд-хенда, когда мне было двенадцать. Они были слишком большими для меня, но я уже тогда знала, что хочу стать писателем. Поэтому всякий раз, когда я читала строчку, от которой у меня перехватывало дыхание, или натыкалась на фразу, которая заставляла меня верить во что-то большое и удивительное, я записывала их на «Конверсах». Эти кеды проведут меня по тропинкам этого гадкого мира, думала я. Когда мне исполнилось пятнадцать, кеды все еще были немного велики, но почти впору, и я начала надевать их каждый день.
Я снова у себя в комнате. Жаль, что я не могу уснуть, задвинуть подальше все свои вопросы. Время кажется спутанным и тянется слишком долго. Налитая цветом полная луна висит в небе. В моей памяти столько всего не хватает. Я чувствую, как многое из этого проплывает прямо у поверхности.
Я не смотрю ни на стул, ни на металлическую чашу с пеплом в углу. Но искушение не дает мне покоя. Я смотрю в окно и пытаюсь вспомнить. Отец храпит в соседней комнате. Я снова и снова перебираю уже имеющиеся у меня воспоминания. Неужели единственный способ шагнуть вперед, прочь из этого лимба – это оглянуться назад? Но зачем?
Я сижу и думаю. Анализирую. До сих пор воспоминания имели хронологическую структуру и приходили ко мне в тот момент, когда я наблюдала за человеком, связанным с конкретным опытом. Если так будет и дальше, возможно, мне попросту нужно продолжать исследовать окружающий мир, продолжать искать, пока воспоминания не наполнят мою память и не встанут в нужном порядке. Это как веревочка, следуя за которой, я могу добраться до правды. Быть может, когда я узнаю все, я смогу пойти дальше.