— Понятия не имею. Но если тебе что-то будет нужно, дай знать.
— Иди к чёрту, — огрызнулся я.
Провожая Вандора к парадным дверям, я пытался выкинуть из памяти потускневший вьюн на мертвенно-бледном женском бедре. Ни запах крови, ни вид выпущенных кишок не смог бы вызвать у меня большего неприятия, чем этот проклятый вьюн, похожий на сорванный и брошенный в компостную кучу сорняк. Это было даже хуже обожжённого до кости тонкого запястья, хуже изуродованного лица. К горлу подкатила тошнота, желудок скрутило узлом.
Проходя мимо гостиной, я повернул голову и посмотрел на сидящую на ковре у камина дочь.
— Дай сюда, — вернул себе пойло. Глотнул в попытке справиться с норовящими вывернуться наружу внутренностями.
Не помогло. Стало только хуже. Поганый виски. Поганый день. Всучил Вандору бутылку и махнул на дверь.
— Сам найдёшь дорогу.
— Держись. – Его взгляд был холодным. Ни сочувствия, ни жалости, за которые я бы скорее дал ему в рожу, чем бы был благодарен. Ему не нужно было бросаться фразами вроде «тот, кто к этому причастен, ответит». Это подразумевалось без слов.
Мрачно посмотрев в спину удаляющемуся Вандору, я прошёл в гостиную.
— Вон отсюда, — сухо приказал замеревшей у камина няньке.
Та прошмыгнула мимо, не обронив ни единого слова. Только голову подняла и сразу же склонила. Боялась взглядом со мной встретиться. И правильно. Не хрен.
Надия закрыла свою шкатулку. Мелодия оборвалась на середине. В точности, как это бывает с жизнью.
— Папа, когда мама придёт? – Болото, а вокруг – камыши. Я смотрел в глаза дочери, а видел её мать.
Занавеска у окна шевельнулась. Повернулся и… Ничего. Стэлла любила стоять у окна и смотреть, как стекают по стеклу капли воды. Но больше мне нравилось, когда на волосы её падали солнечные лучи. Последний глоток виски был лишним. Ещё немного, и она начнёт мерещиться мне в каждой тени.
— Па-а-ап, — заканючила моя малявка.
Я взял её под подмышками и поднял. Посмотрел так, как не смотрел, наверное, ещё ни разу, и крепко прижал к груди. Носом провёл по тёмным волосам.
— Скоро, — просипел, вдыхая её запах, греясь её теплом.
Сел вместе с ней на диван и, вытащив мобильный, проверил уведомления. Пусто.
— Черт, — процедил с досадой и начинающей просыпаться тревогой.
Дочь отреагировала мигом. Задрала голову. Под её пристальным взглядом я чувствовал себя приставленным к стене на расстреле. Прятаться было некуда. Розовая шкатулка лежала на ковре перед камином в том месте, где несколько дней назад лежали мы со Стэллой. Я водил пальцами по её гибкому позвоночнику и покусывал ягодицы, пока она, посмеиваясь, ела горький шоколад с марципановой начинкой прямо из коробки…
— От тебя плохо пахнет, — вдруг сказала дочь. Слезла с моих колен на диван, потом на пол и, подобрав шкатулку, вернулась.
— И чем от меня пахнет, — взял у неё из рук. Прерванная мелодия продолжилась, заполнила гостиную тихими переливчатыми звуками.
— Так из стакана пахнет. Не вкусно. Когда мама у тебя в кабинете стакан убирала, я ей тоже говорила, что не вкусно.
— Ясно всё, — поставил шкатулку на столик и посадил дочь на подлокотник.
— Так когда мама придёт, пап? Скажи ей, чтобы пришла.
— Скажу. – Цепочка на шее у дочери запуталась. Маленький пегас с сапфировыми глазами повернулся хвостом. Я поправил его. Стэлла хотела подарить ей этот кулон на пятилетие, но не вытерпела.
В конце этого декабря мы обвесили высоченную ель в гостиной серебристыми и красными шарами. На лапах её лежала пушистая мишура, под ними – обхваченные бантами коробки, средь которых, в крохотной белой, и нашлась эта лошадка. Ждать Стэлла не умела. Ей всегда не хватало терпения, размеренности и хладнокровия. Наверное, в этом заключалась её правота – в несдержанности и откровенности, бывшими неотъемлемой частью её души.
— Тебе мама должна позвонить? – стоило телефону оказаться у меня в руках, спросила Надия.
— Нет.
Дочь разочарованно вздохнула. Да чтоб… По моим подсчётам, всё уже должно было состыковаться. Сроки вышли, даже если накинуть пару часов сверху. Просчётов быть не могло. Так какого дьявола происходит?!
На сей раз я сдержался. Отложил телефон молча. Шкатулка затихла, доиграв до конца. Тишина было стала давить на уши, но тут себе под нос замурлыкала Надька. Коснулась моих разбитых костяшек и ласково погладила пальцами. Отдёрнула руку и, пытливо заглянув перед этим в глаза, села у моих ног на ковёр. Горло затянуло колючей проволокой.
— Это у тебя что? – я спустился к дочери. Взял камень, который она вытащила из кармана. – Зачем ты это принесла, Надь?