– Полагаю, все мы завязаны на красоте.
– Красота и ее оценка очень субъективны, – чопорно сказал Чамберс. – И вообще, Тиффани Меллорс страдала молча. Никто не знал о ее мучениях, никто даже не догадывался, потому что она не подходила ни под один тип потенциальных жертв.
– Но наверняка дети, которые чаще подвергаются издевкам, в чем-то схожи.
– Да, логично предположить, что это более уязвимые дети. Дети с физическими недостатками всегда под ударом. Заторможенные дети, а также очень чувствительные или слишком умные. Хелен могла бы больше вам рассказать. Вы знаете, она тоже страдала в школе. Вы об этом знали?
– Тогда – нет.
– Видите ли, зачастую это тайное преступление. Тайные жертвы, тайные мотивы, хотя в случае Хелен абсолютно очевидно, что другие девочки просто ей завидовали.
Ньюсону было абсолютно очевидно, что это просто ерунда. Кристина Копперфильд даже и не думала завидовать Хелен Смарт, она просто презирала ее и ненавидела, считая, что Хелен – задавака. Но Генри Чамберс смотрел на это дело глазами влюбленного и, естественно, видел все в абсолютно другом свете.
– Просто невозможно предсказать, кто станет следующей жертвой, – продолжил Чамберс.
За дверью послышался громкий голос. Ньюсон тут же узнал его. Уверенный, спокойный, но с тончайшей, практически незаметной развязной ноткой. Дик Кросби пришел на работу. Он вошел в офис и узнал Ньюсона до того, как Чамберс успел его представить.
– Вы что, преследуете меня, инспектор? Может быть, мне стоит начать беспокоиться?
– Вовсе нет, мистер Кросби. Вообще-то, я пришел не к вам.
– Жаль, что с вами нет вашей красавицы коллеги, не то я бы сказал, что очень рад вас видеть.
На секунду Ньюсон растерялся. Откуда этот человек может знать о Наташе? И вдруг он вспомнил, что последний раз, подойдя к Кросби за сценой на концерте, он сообщил, что находится на службе, и представил ему Кристину. Естественно, Кросби предположил, что Кристина тоже состоит на службе в полиции. Бедная Кристина. Как бы она обрадовалась, узнав, что Дик Кросби ее запомнил и первым делом упомянул о ней в разговоре.
– Я никогда не забываю лица, – добавил Кросби, – но в ее случае я помню не только лицо. Такие девушки как раз по моему вкусу.
Ньюсон хотел сказать, что Кристина погибла, закрыть эту ухмылку тяжелой завесой скорби. Но он не сделал этого. К чему?
Генри Чамберс заговорил из угла комнаты. Он встал из-за стола Кросби в тот момент, когда великий человек вошел в комнату.
– Инспектор Ньюсон расследует дело о насилии, – сказал он почти извиняющимся тоном.
– Да, – прибавил Ньюсон. – Мне интересно узнать о психологии этого предмета.
– Да, интересно, очень интересно, – задумчиво сказал Кросби, по-хозяйски направляясь к столу и элегантно усаживаясь в свое кресло. – Единственное, в чем я уверен насчет психологии насилия, это в том, что ничего о ней не знаю. Нет двух похожих тиранов, равно как двух похожих жертв.
– Именно это я и сказал, – робко вставил Чамберс. – Каждый случай уникален.
– А в вашей школе были случаи насилия? – спросил Ньюсон. – Мне запомнилась ваша речь на том благотворительном шоу в Гайд-парке. Очень прочувствованная речь.
– Полагаю, с этим сталкивался каждый, и я не исключение. Я тогда не был миллиардером, просто учеником дорогой частной школы. Мы, карьеристы, всегда были мишенями. Но, насколько вы понимаете, я с этим справился.
– Конечно, вы справились просто превосходно.
– Не ожидал увидеть вас здесь сегодня, Дик, – вмешался в разговор Чамберс.
– Я пришел из-за этого ужасного случая с Тиффани Меллорс, – сказал Кросби. – Средства массовой информации хотят комментариев, и я подумал, что должен приехать сюда и придать «Кидкол» уверенности. Нужно извлечь максимум пользы из этой трагедии. Я просмотрел файлы, но она никогда не связывалась с нами. Если бы она это сделала, то, возможно, была бы жива.
Ньюсон извинился и покинул Кросби и Генри Чамберса, намереваясь вернуться в Скотленд-Ярд. Выйдя из комнаты, он увидел, что его поджидает Хелен Смарт.
– Не хочешь выпить кофе? – спросила она.
Ньюсон не хотел никаких разговоров, но ничего не мог поделать. Это был вопрос хорошего воспитания. Он неохотно пошел с Хелен в ближайший «Старбакс», ожидая дальнейших неприятных инкриминаций или, возможно, требований заполнить ее отверстия булочками с белым шоколадом и кончить в ее диетическое латте. Но, к счастью, она была спокойна и, можно сказать, сговорчива.
– Я хотела извиниться, – сказала она, набрасываясь на огромную чашку кофе мокко с белой пеной соевого молока. – Я просто ужасно вела себя.
Она по-прежнему выглядела усталой и нездоровой, но ее волосы были чистые, а одежда опрятной, что очень контрастировало с неряшливостью, которую Ньюсон видел всего два дня назад во время допроса у нее на квартире.
– Ты написала на меня жалобу, Хелен. Ты сказала, что я тебе угрожал. Это могло для меня очень плохо закончиться.
– Я знаю, я поступила как настоящая дрянь. Как подлая сука. Но я была зла. А сейчас нет.
– И почему же ты сменила гнев на милость? Кстати, ценю, что ты извинилась.
– Ну, для начала, я стала пить прозак, но он начнет действовать не раньше чем через пару недель. А пока мне придется изо всех сил стараться, пользуясь только внутренними ресурсами.
– Значит, ты все-таки пошла к врачу?
– Да, она выписала мне таблетки и договорилась насчет консультации, а я ее ужасно боюсь. Знаешь, у меня кошмарная депрессия.
– Да, я заметил.
– Но самое главное, что я вдруг начала видеть, что причина этой депрессии – я сама. Я – моя единственная проблема и должна сама с ней бороться.
– Что случилось, Хелен? – Ньюсон уже привык к перепадам настроения Хелен и был настороже.
– Сработал своего рода будильник, который есть только у матери, – ответила она. – Это случилось сразу после вашего ухода в воскресенье. Келвин ужасно разозлился, что у меня в доме побывали копы.
– Да, я заметил. А кто такой этот Келвин?
– Я познакомилась с ним накануне вечером в клубе в Камдене.
– Понятно.
– Да, можешь не объяснять, что приводить в дом незнакомцев – плохая идея.
– Да еще таких незнакомцев, как Келвин.
– Я сделала это после шоу в Гайд-парке. После того, как увидела тебя с Кристиной.
– Значит, опять я виноват?
– Нет, именно с этим мне пришлось смириться. Нет, я все равно считаю, что с твоей стороны было просто скотством появиться там с ней и вообще…
– Послушай, извини, но…
– Это неважно, Эд. Я же сказала, мне нужно научиться признавать тот факт, что я несу ответственность за все, что со мной происходит. Я вела себя как мстительная школьница. На самом деле не просто вела себя. Я была ею. Ревнивой и злой школьницей, я была ею всю жизнь.
Ньюсон не ответил. Это была новая Хелен, кающаяся и анализирующая собственные поступки. Горечь ушла у нее из голоса. Неужели он наконец увидел ее настоящую или это был еще один параноидальный плод ее болезненного воображения? И вообще, есть ли она, настоящая Хелен? Или нет?
– Кстати, мне пришлось провериться, – проворчала она. – В клинике… ну, после того вечера, который мы провели вместе… – Она замолчала. Ни он, ни она не хотели обсуждать детали того вечера. – Я чувствовала, что должна это сделать ради тебя. Ну, то есть провериться.
– Ну да, это как запереть конюшню после того, как лошадь сбежала.
– Да, ну, в результате оказалось, что все чисто. Я сто лет ни с кем не спала до тебя.
Ньюсон сомневался насчет правдивости этих слов и еще насчет фразы «сто лет». То, что Хелен хотела чувствовать и делать, не входило в число легко подавляемых потребностей.
– Так что насчет этого будильника? Что случилось с Келвином?
– В двух словах. Он рвал и метал, что вы пришли ко мне на квартиру, он был агрессивным и вдруг достал из сумки разные причиндалы и решил уколоться. Я просила его остановиться и сказала, что мне не нужно это дерьмо в доме, но он велел мне заткнуться и продолжил готовить эту хрень, развалясь у меня на диване, без рубашки, в расстегнутых штанах, он ухмылялся, потом ширнулся, и я подумала: еб твою мать, еще один тиран, я сама пошла и нашла себе еще одного тирана.