— Я знал, что встречу тебя здесь. Хотел отозвать тебя в Лондон.
— Не надо, генерал. Пока могу, хочу служить в действующей армии.
— Мы же обещали друг другу, — сказал Сикорский, — что еще поработаем вместе. Ты относишься к тем, кому не доверяли, потому что они понимали, что происходит. А такие люди мне нужны… — И спустя минуту, поскольку Валицкий молчал: — Много, пережил?
— Много.
— Не хочешь говорить об этом?
— А зачем?
— И поэтому не любишь их?
— Кого?
— Я имею в виду, разумеется, русских, — несколько повысил голос Сикорский.
— Ничего ты не понимаешь, генерал. — Валицкий говорил тихо, словно нехотя. — Просто я знаю о них больше, и о нас тоже.
И вдруг подумал, что не испытывает желания рассказывать Сикорскому ни о своих лагерных переживаниях, ни о себе, как будто каждое его слово могло прозвучать фальшиво, быть неправильно понято. О чем он, собственно, хотел поговорить с Верховным? Обо всех здешних делах Сикорский наверняка информирован, а его, Валицкого, мнение по вопросам большой политики… Захочет ли генерал выслушать его? Молчание явно затягивалось.
— Можно закурить, генерал? — спросил он наконец.
— Конечно.
Валицкий вынул из кармана пачку русских папирос и вдруг вспомнил.
— А впрочем, — сказал он, — у меня к тебе просьба, можно сказать, личного характера.
— Слушаю тебя.
— Речь идет не обо мне, а о молодом офицере, с которым мы вместе сидели в лагере, поэте, журналисте Рашеньском.
— Я где-то слышал эту фамилию, — заметил Сикорский.
— Нельзя ли его отсюда забрать, перевести в Лондон или в твое распоряжение?
— Почему?
— Люблю его, — сказал спустя минуту Валицкий. — У меня никогда не было сына… Здесь его съедят, а тебе он пригодится.
— Почему? — повторил Сикорский.
— Потому что он… — заколебался полковник, — ничего не понимает. Его репортажи из России не понравились здешним вождям, а его беседы с солдатами…
— Что, чересчур благожелательные для Советов? За это теперь не наказывают, — промолвил чуть ли не менторским тоном Сикорский.
Валицкий словно не слышал.
— Он не восторгается русскими, но очень серьезно трактует подписанное с ними соглашение и хотел бы честно писать и о них, и о нас. Ты же знаешь, сколько здесь ненависти и что говорят о России.
— Знаю. Не следует высказывать это вслух.
— Вот именно, — с иронией произнес Валицкий. — Тебе рассказывал Андерс, как Сталин жаловался, что даже Кот не очень-то лестно отзывается о России?
— Не рассказывал. А что это за история?
— Дело было так. Сталин заявил, что часть нашей прессы и многие поляки поливают грязью Советский Союз, на что Андерс ответил, что только дураки плохо говорят о союзниках. Сталин усмехнулся и добавил: «Мне цитировали слова не дурака, а посла Кота…»
— Этого не могло быть. Кот слишком умен, чтобы сказать что-то не то, что могло бы дойти до Сталина.
— Речь идет о царящих здесь настроениях. Ты же знаешь, как у нас умеют травить людей.
— Но не у меня.
— И все же подумай, генерал, о Рашеньском, он может тебе еще пригодиться.
— Хорошо.
Сикорский встал и подошел к окну. Уже смеркалось, он увидел лишь белую пелену снега и лес на горизонте.
— А ты? — обернувшись, спросил он вдруг. — А ты, — повторил, — что думаешь о договоре?
— Благодаря ему я здесь, — сказал Валицкий. — И все мы благодаря ему здесь, в мундирах, с оружием, и нам предоставлена возможность сражаться.
— Это все верно, — согласился Сикорский. — Но в более широком смысле? — несколько резковато добавил он.
— Сказать тебе откровенно, что я думаю? — Валицкий усмехнулся.
— Как и раньше.
Лицо полковника стало серьезным.
— Ты вложил в это много сил, — сказал он, — но они могут пропасть даром.
— Ты что, противник моей политики? Ты?
— Нет. Но, поверь мне, генерал, может, я и ошибаюсь, однако такую политику так проводить нельзя.
Сикорский молчал. Взял с письменного стола блокнот, подержал его в руке, как будто намеревался что-то записать или проверить свои записи, затем положил его на место.
— Продолжай, — промолвил наконец.
— Так вот, надо, — горячо заговорил Валицкий, — либо окончательно решиться на этот союз и все вытекающие из него последствия…
— Какие?
— Сам знаешь. Я изучил русских, знаю, какие они. Начнем с границ, ибо было бы наивным предполагать…
— Хорошо. Дальше?
— Цена не такая уж малая, но может окупиться. Далее — отношение к ним. Эту двойственность не удастся сохранить. Они слушают и читают. Если мы исходим из того, что оптимальным решением было бы поражение Германии и поражение России…