— Ну что же мне вам сказать, — говорил тот, что пониже, и видно было, что польский язык дается ему с трудом, — каждый игрок играет по-своему, без хороших карт он ничего не добьется. То выиграешь, то пасуешь, чтобы проиграть поменьше. Надо Сикорскому договариваться с Россией? Надо. Никто за него с Москвой говорить не будет, продадут его подороже.
— Ну, не совсем так, — ответил журналист, — следует поторговаться, партнеры, которые легко уступают, не ценятся.
Поблизости появился высокий пожилой мужчина в темном костюме, сидевшем на нем как военный мундир. Он одиноко прогуливался по залу.
— Генерал, — понизил голос тот, что помоложе, — хотел вернуться в армию, но Сикорский его не взял.
— Проиграл — уходи, — заявил низкий господин.
Рашеньский двинулся дальше. Офицер в форме полковника польского атташата в Вашингтоне разговаривал с видным седым мужчиной в темном костюме с пестрым галстуком.
— Верховный, — говорил полковник, — очень надеялся на сенаторов, не забывших страну своего происхождения. Поддержка польского вопроса здесь имеет огромное, может быть, решающее значение.
— Я помню об этом, — сказал сенатор, — но и вы не забывайте, что мы воюем с Японией, и никто не захочет ссориться с дядюшкой Джо, когда желтые сидят у нас на шее.
— Вы не знаете Россию, — ответил полковник.
— Только и слышишь об этом, — нехотя проворчал сенатор.
— Но ведь немцы под Москвой, а вы разговариваете с нами так, как будто русские стоят под Варшавой.
— Что это вы совсем один, Рашеньский? — спросил подошедший к нему офицер в звании капитана. Они были знакомы с Лондона. Капитан работал в секретариате Верховного и казался весьма симпатичным. — Может, познакомить вас с какой-нибудь красоткой из местных полек?
— Потом, — сказал Рашеньский. — Я хотел бы поговорить с Матушевским и сенатором Бирским…
— У вас только одно журналистское любопытство, — засмеялся капитан. — Они вам все равно ничего не скажут…
— Почему?
— Потому что, извините, это страна иллюзий.
— Не понимаю.
— Для нас, естественно. Верховный питает иллюзии, что чего-то добился. Его противники обольщаются, что Рузвельт не поддержит генерала, а тем временем польский вопрос приобретает для них здесь все большую экзотичность. Даже для польской эмиграции.
— Вы, наверное, заблуждаетесь.
— Может быть, — усмехнулся капитан. — Конечно, говорится много сентиментальных слов в адрес старушки Польши, но это не вызывает прилива добровольцев в нашу армию.
— Польские эмигранты на самом деле связаны с Польшей.
— Да, да, конечно. Но они дьявольски реалистичны, как Рашеньский.
— А это разве плохо?
Капитан не ответил, и Рашеньский перевел разговор на другую тему:
— Дорогой капитан, давно хотел спросить вас, что там случилось — с той бомбой — в самолете Верховного?
— Все это сплетни, — буркнул капитан.
— Но вы-то ведь знаете.
— Знаю. Но вы сразу об этом напишете или…
— Слово офицера, — заявил Рашеньский, — сохраню для истории.
— Ладно, — проворчал капитан. — Вы мне нравитесь. Во время полета над Атлантическим океаном в самолете Сикорского была обнаружена бомба с часовым взрывателем. Полковник Клечиньский нашел ее и обезвредил.
— Ничего себе, — проговорил Рашеньский.
— Вот именно! У генерала много врагов.
— Дело рук иностранной разведки? — спросил Рашеньский.
— Какой же вы все-таки наивный, пан Анджей… А вот и Матушевский, которого вы, кажется, искали.
Конечно, искал. Во время недавней пресс-конференции Матушевский, известный деятель польской эмиграции, резко выступил против генерала Сикорского. Он обвинил его в том, что тот скрыл правду о польско-советских отношениях. Почему ничего не говорится о польских границах, во всяком случае, о них не говорит генерал? Где советские гарантии, что границы не будут изменены? Не лежит ли в основе договора только лишь добрая воля Кремля?
Матушевский оказался добродушным господином, говорившим много и охотно.
— Что бы я ни сказал, — начал он, — вы все равно набрешете на меня, пан Рашеньский… Ну и пусть. Мы, польские американцы, не любим, как говорят в Польше, когда нам пускают пыль в глаза. Мы чувствуем, что генерал Сикорский относится к нам как к детям. Дружба с Россией! Что ни говори, пан редактор, такая дружба обходится нам дорого, а об этом генерал Сикорский ничего не говорит.
— Ваш председатель, Светлик, думает иначе, — сказал Рашеньский, — он горячо поддержал политику генерала Сикорского.