— У меня дочь…
Орсанов кивнул.
— У меня дочь, вы знаете.
Орсанов чиркнул новой спичкой о коробок, глянул на маленькое тревожное пламя.
— Алексей Александрович, дорогой! — Он улыбнулся особенно мягко и особенно грустно. — Вы пришли, потому что верили, что я буду искренен? Так?
— Так.
— Значит, вы доброго мнения обо мне. Я благодарен вам. Но скажите, что вы можете? Что?.. Ведь это сильнее нас.
«Как он сразу!.» На какой-то миг Рябинин почувствовал огромное облегчение, но затем значимость услышанного встала перед ним во всей ее полноте и поразила, как нечто совершенно внезапное. Словно не было ни прежних открытий и догадок, ни сегодняшнего разговора Екатерины Ивановны с Ниной. И еще: все то, с чем шел сюда Рябинин, разом сникло, потерялось, смешалось перед откровенностью этого признания.
Сзади, в окне, коротко прошумело что-то: то ли ветер хлестнул по стеклу, то ли ударились о него несколько одиноких капель дождя, то ли птица, пролетев, задела окно крылом.
— Вы — и Нина!.. Слушайте, но это же… Коли на то пошло, это же…
— Что? Что «это же»?
— Слушайте, это же невероятно! Вы хоть сознаете?
— Алексей Александрович, не надо! Ну к чему? Ну зачем?
«Как он сразу!»
Снова прошумело что-то за окном, на этот раз на железном карнизе.
— Невероятно!
— Что я могу поделать? — Орсанов поднялся. — Что?
Он повернулся к окну и повторил:
— Ну что? Ну что?
— Не надо обманывать себя. Ваш возраст…
— Возраст, возраст! Двадцать, сорок — скажите, в чем разница?
— Человек должен быть сильнее своих пороков.
— Пороков?!
— Простите!..
«Уйти. Обдумать все спокойно. Обсудить с Катей»,
Рябинин встал. Орсанов тотчас же повернулся к нему, и Рябинину почудилось, что Орсанов не хочет, чтобы он уходил, что ему хочется продолжать это свое самообнажение.
Они прошли мимо небольшого, изящного письменного стола.
— Невероятно! — Рябинин остановился у двери. — Слушайте, и вы что… вы действительно?. Или у вас просто…
— Вы отец, я должен прощать вам все.
— И что же… значит, вы что… вы намерены расстаться с женой?
Орсанов ответил не сразу. Но Рябинин видел, что эта пауза не была следствием неуверенности, стремлением как-то оттянуть время, спрятаться. Странно, Рябинин подумал даже, что почему-то уже наперед знает сами слова, которые прозвучат сейчас, даже знает, как они прозвучат.
— Что ж, я готов пройти через этот ад — суд, развод. Я готов.
Рябинин переступил с ноги на ногу.
— Не сомневаюсь, что вы порядочный человек, и все же… вы понимаете, о чем я?
— Алексей Александрович, это несправедливо, наконец!
— Простите!
...Улица сначала полого, почти незаметно шла вниз, а затем, переломившись, коротко взбегала вверх, к набережной. Рябинин шел аллеей до самой нижней точки ее. К берегу подниматься не стал, сел на скамейку.
Два конца завязались в один узел. Первый конец недоступен, его не ухватишь, за ним можно лишь наблюдать и жить надеждой, что Нина сама оборвет его. Но другой конец!..
Важно, чтоб правда доходила до Нины. И доходила не как покушение на ее любовь.
И никаких опрометчивых шагов! Еще неизвестно, смолчит ли Орсанов. О-о, можно себе представить, как воспламенится Нина!
Вспомнилось из «Гамлета»:
Ты не старик, конечно, но у тебя взрослая дочь.
Он сидел, опустив локти на колени. Взгляд его упал на растрескавшийся бугорок в асфальте под скамейкой.
Рябинин тронул его ногой, от бугорка отвалился кусочек асфальта. Внутри бугорка что-то зажелтело. Рябинин нагнулся… Гриб! Маленький гриб, сумевший проломить панель.
«Какая сила жизни!»
Он вдруг почувствовал себя как-то спокойнее и крепче.
— … «Ну что ж, надевай доспехи, витязь».
После утверждения номера газеты редакционной планеркой полосы верстались в типографии и рано утром на другой день поступали к редактору. Тучинский читал их и часам к одиннадцати утра отправлял ответственному секретарю со всеми поправками, замечаниями и написанными на полях распоряжениями. Так что до этого времени у Рябинина, казалось бы, не было оснований для беспокойства. И все же по каким-то неосознанным приметам — потому ли, что Лесько не посылал ему статью с замечаниями редактора (хотя стрелка часов лишь только-только перевалила за одиннадцать), потому ли, что словно онемел телефон (хотя отчего бы ему и не помолчать какое-то время), еще ли почему-то, но Рябинин все более склонялся к мысли, что со статьей неблагополучно.