— Нам — это нам.
— Тому типу из фильма и тебе?
— Не знаю… — Нина подняла вдруг голову и посмотрела в глаза отцу. — Но я знаю, как лицемерили при культе. Сын отрекался от отца, жена от мужа. Лишь бы выжить! Ползать, но выжить.
Потрясенный, он долго не мог сказать ни слова.
— Не смей! — заговорил он наконец. — Не смей, слышишь! Что ты знаешь о культе? Что ты можешь знать о нем! В тридцать седьмом тебя еще не было на свете, в сорок девятом ты была еще ребенком... Да, случалось, сын отрекался от отца, жена от мужа. Случалось. Но, во-первых, не делай обобщений, а во-вторых, даже среди тех, кто отрекался, большинство не подличало, а верило, что их отцы и мужья действительно повинны в чем-то, что их отцов и мужей сумели опутать враги, завлечь в искусно расставленные сети… Пойми, верили, что так или иначе виноваты. Ведь арестованный уже ничего не мог сказать о себе, зато тем, кто остался на свободе, со всех сторон твердили, что арестованный — враг, враг!.. Пойми, все это страшно сложно. Не лицемерие, не трусость, нет, а вера.
— А с какой верой Манцев брал взятки за ордера на квартиры?
— Какая тут связь?
— Прямая.
— Какая прямая?
— У нас полно лжи, подлости.
— Чьи слова ты повторяешь?
— Ты даже не допускаешь, что у человека могут быть свои слова. Он обязательно должен повторять чьи-то? Как попугай, да?
— А я?.. Коли на то пошло, у меня тоже нет своих слов? Я тоже повторяю чьи-то?
Дочь не ответила.
— Значит, и я?
Она продолжала молчать.
— Отвечай!
— Не кричи!.. Не кричи на меня! — В голосе ее слышались слезы. — Всегда вы… все вы привыкли только криком…
— Что?!
Но между ними уже стояла Екатерина Ивановна.
— Отложите разговор!
Она только что вошла в комнату. И хотя Екатерина Ивановна уже с порога поняла, что между мужем и дочерью происходит что-то небывалое, невероятное, она прежде всего увидела крайнюю возбужденность мужа и то, как дорого эта возбужденность может ему обойтись.
Нина вышла.
Несколько минут спустя он рассказал жене обо всем.
— Чудовищно! Кощунственно! — восклицал он.
— Ты преувеличиваешь… Надо постараться хорошо понять ее. У нее какая-то путаница в голове. Что, если я одна поговорю как-нибудь?
— Как-нибудь? Надо немедленно, сегодня же!
— Нет, нет, Алеша, сегодня не стоит. Положись на меня, я выберу момент, и, думаю, у меня все получится.
Не получилось. Нина слушала мать, но ничего не отвечала. Лицо ее не покидала чуть заметная, то ласково-снисходительная, то горькая усмешка.
Потом, наедине с собой, он допрашивал себя: «А может быть, какую-то малость я покривил душой? Может быть, невольно, а все-таки покривил? В тридцать седьмом арестовали Николая, но разве я подумал, что его арестовали безвинно? А я любил его. Пусть простит меня родной брат мой, Борька, но я любил двоюродного брата больше, чем родного. И Николай любил меня. Помню, как он сажал меня маленького на плечи и нес через весь город. Кажется, и сейчас ощущаю твердость его плеч. Помню, как в тридцать пятом он купил мне билет на поездку в Москву — сказочный подарок к первомайскому празднику. Николай сказал: «Ты увидишь Сталина». И я видел его. Через два года Николая арестовали. И я поверил, не поколебавшись, что его опутали враги, коварные, хитрые, что, значит, и он оказался в стане врагов. Да, да, поверил. Вот как все это было, девочка моя».
…Через несколько дней Нина повесила над своим столом вырезку из журнала: репродукция с картины французского художника.
— Что тут изображено? — спросил отец.
— Написано же: «Мальчик Парижа». Отлично сделано.
Рябинин долго смотрел на картину. Абстракция как абстракция, ничего напоминающего фигуру мальчика, — по всему полотну яркие, пестрые пятна.
— Это что же… в сочетании красок характер мальчика?
— Да, его живость, задор. Разве не здорово?
— Не знаю… Невозможно догадаться.
— Мы многое чувствуем, а высказать не можем. Абстракционисты могут.
— И ты считаешь, что это столбовая дорога искусства?
— А ты считаешь столбовой дорогой парадные портреты?
— Не бери крайности.
— Искусство — это область общечеловеческого: любовь, радость, горе, одиночество — область чувств.
— И еще больше — область идей. Коли на то пошло, искусство прежде всего должно помогать обществу двигаться вперед. А если бы люди погружались в одно чувствование, человечество топталось бы на месте. Нас ведут вперед общественные, социальные идеи, только они…
— Популярная лекция о растлевающей сущности абстракционизма… Хорошо, я вывешу здесь фотографию первомайского парада.