– И за сколько именно ты можешь подчинить человека?
– Двух вполне достаточно. – Он долго смотрел на меня, а затем в пустоту, сквозь мою руку. – Это моя специализация. Дурить людей. Но многое зависит и от самого человека. Кто-то сопротивляется, а кто-то подчиняется с радостью. Некоторые покорялись меньше чем за секунду.
– Какой ты тип?
– Смотря про какую классификацию ты говоришь.
– Охотники вас условно подразделяют на боевых, лекарей и провидцев.
– Я без понятия. Там есть тип «Махинатор» или «Фокусник»? Или что-то в таком духе, потому что теперь это я.
– Нет. Нету.
– Хм, вот эти охотники как запарились… Систему придумали, а как меня вписать хрен поймешь… А ты… Ты ведь доставлял им какой-то один тип, правильно я понимаю?
– Да. Мне давали наводки на боевых магов.
– Зачем? Они же занимались изучением биомехов, нет? Зачем им боевые маги, которые с биомехами связаны меньше всего? Многие из них даже не умеют их создавать…
– Им и не надо.
Я смотрела на него вопросительно, а затем меня осенило. Им действительно не надо.
– Они лишь материал… – Ханс кивнул. – Они вживляли биомехам их сердца, – я поднялась с дивана, не зная, куда себя деть, и начала суетливо ходить вдоль стены. – И сколько их было? Больше десятка точно… Но меньше сотни… Или нет?
– Алиса…
Я резко остановилась.
– А я ведь труп Виктора тогда так и не нашла… И Наташин тоже… Они собирали их повсюду… Алфавит там не случайно оказался, – мои мысли роились внутри головы в полном хаосе, но в то же время все стало таким простым и понятным. – Я знала, что это не было совпадением… Той дорогой никто не пользовался уже лет двадцать, она полностью заросла… Значит, за нами послали эту адскую машину. Послал кто-то, кто был на тот момент в общине и знал все маршруты. Ты говорил, охотники тоже чародеи. Так они могут находить магов, – я неожиданно для себя засмеялась. Руки начинали трястись, ноги подкашивались. – Они в опасности… Они все…
Я не услышала, как Ханс встал, как он подошел ко мне, и нас разделял лишь метр. Я не заметила, как моя рука дернулась, как я схватила его нож, который вновь оказался у меня, и направила на него же, прямо на его горло. Он остановился. Еще чуть-чуть и задела бы. Что ж, мы оба этого не ожидали. Информация теперь начала доходить до моего мозга чуть ли не в три раза медленнее, мыслительный процесс казался вязкой слизью, а мысли никак не могли подняться из-за нее на поверхность. Наконец я в полной мере осознала свое действие и выронила нож. Тот с лязгом упал на пол, и Ханс ногой пнул его куда подальше. Он подошел еще ближе. Я хотела отойти, но он не дал, притянув к себе и обняв. Кажется, он даже говорил что-то утешающее. По крайней мере, тон его голоса был именно такой, но в слова я уже не вслушивалась. Между прочим, только после этого я поняла, что мне нравится его голос. Я ощущала непонятную смесь настолько сильных чувств, что не знала, начать мне сейчас безумно смеяться или рыдать. Контролировать это я не смогла, а посему тело само решило, что ему нужно. Слезы покатились из глаз, капая на джемпер до сих пор обнимающего меня немца. На душе, за всем этим фейерверком чувств, появилась какая-то пустота, огромная пропасть тоски и отчаянья. Я провалилась в нее с головой.
Окружение появлялось перед глазами урывками. Вот Ханс взял меня на руки, затем мы уже оказались на диване, я сидела у него на коленях и продолжала рыдать ему в плечо. Он в свою очередь поглаживал меня по голове и продолжал говорить. Я начала успокаиваться, слушая его голос. Помнится, когда я услышала его впервые, он вогнал меня в панику. А сейчас все совсем наоборот. Слез больше не осталось, и я просто сидела, уткнувшись лбом в его плечо. Но исчезли не только слезы. Помимо них испарились все чувства, все переживания и горечь. Осталось лишь желание отключиться от этой реальности и уснуть крепким сном без сновидений.
Когда я проснулась, антураж не изменился. Я по-прежнему находилась у Ханса на коленях, а тот сидел, прикрыв глаза, но я знала, что он совершенно точно не спит. В голову стали пробираться все последние воспоминания и мне стало почти что стыдно за свои действия. Он открыл глаза.
– Я хочу, чтобы ты поняла одну вещь, – начал он. – Я. Не. Причиню. Вреда. Тебе. Все, что я делал для охотников, все это – прошлое. Я больше не с ними. Теперь моя задача – охранять тебя от всех угроз.
– Извини, что направила нож на тебя. Это… Это не я. Я так думаю.
– Все в порядке. Ты была эмоционально нестабильна, мне не стоило так резко сваливать на тебя груз этих знаний.
– Просто понимаешь… Все, что мне осталось от моей группы, это часы Виктора, смутные воспоминания и кошмары по ночам.
– А я уж было хотел начать спрашивать, откуда у тебя швейцарские часы.
Я слабо улыбнулась.
– Посмотри мне в глаза.
– Зачем? – Ханс насторожился.
– Ты боишься? Я понимаю. Ведь я могу вселить тебе абсолютно любое убеждение. Но лишь его.
– Что ты имеешь в виду?
– Знаешь, как отличить свои мысли от тех, что тебе подкинули такие, как я? Сомневайся. Если ты начинаешь в чем-то сомневаться, то это твое. Опасайся твердых убеждений. Мы не можем вселять вопросы или неуверенность, мы убеждаем людей. Наши слова – истина для них, и они нисколько в ней не сомневаются. Также мы не можем навязывать чувства, эмоции и интерес к чему-либо. Но вот желания – запросто.
Он посмотрел мне в глаза, и тогда я почувствовала реальную власть. Это чувство отличалось. Обычно подобные ощущения проносились фоном, но сейчас оно заняло центральную позицию в моей голове. Может, это из-за того, на что он способен? Или из-за того, что уже сделал? Меня это позабавило.
– У тебя красивые глаза, – вырвалось у меня. Они действительно были очень красивые. Серые.
Мы так и сидели, смотря в глаза друг другу и ничего не говоря. Настоящее испытание для нас обоих. Посмотреть ему в мои глаза означает поверить в то, что в ту же секунду я не внушу ему желание застрелиться. А мне в его – доверить ему все переживания и все мысли, потому что – я была уверена – в моих глазах он видит все, через что я прошла, все, что было смыто с лица временем, но не исчезло из глаз.
Я разорвала наш зрительный контакт и слезла с Ханса на диван. Как выяснилось, вполне вовремя, потому что до нас донесся хлопок закрывшейся внизу двери.
Я сбежала вниз по лестнице встретить Василису, пришедшую с улицы.
– Что принесла?
– Сегодня ничего, – она как раз вешала пальто на крючок.
– Блин… Зря спускалась… – пробурчала я.
– Нет, не зря. Включи духовку и поставь на двести двадцать градусов.
– О’k, – я отправилась на кухню. Духовку нашла, дело осталось за малым. Удостоверившись, что внутри ничего нет, я повернула два переключателя.
– Для себя я обычно так особо и не готовлю, – она вошла на кухню, вытирая руки полотенцем, которое кинула на стол, – так что вам придется подождать.
– Ничего, я помогу. Ща еще Ханса припашу к активной деятельности – вообще все быстро сделаем.
Это было лучшим решением за всю мою жизнь. Сразу видно, что человек умеет обращаться с ножом. И с духовкой. И вообще со всем, что может хоть как-то причинить боль и изувечить любого представителя рода человеческого. Я определенно начинаю к этому привыкать.
Так мы провозились полчаса от силы и еще сорок минут ждали, пока пропечется мясо и картошка. Наверное, запеченный в майонезе и под сыром картофель как-то называется, но мне это неизвестно. Потом мы еще ждали, пока это все остынет. А так как мое ожидание держалось всего лишь на страхе обжечь язык, я начала есть первой. Хотела бы я сказать, что давно не ела ничего горячего, но это было бы чистой ложью, так как последний горячий прием пищи был принят у родителей сравнительно недавно. Начав первой, я первой и закончила, начав мыть тарелку соответственно. Так я расщедрилась и помыла тарелки за всеми. Вообще, домохозяйка из меня скверная: не умею ни готовить, ни убираться. Настоящий кошмар для патриархальной семьи. Тут-то мне и повезло с семьей. Они никогда не требовали от меня того, что у меня плохо выходит, и всегда поддерживали в том, что выходило хорошо. Надеюсь, они уже получили записку. Не хочу, чтобы они переживали.