И поэтому ко мне пускают посетителей. И пусть мой лечащий в шоке, потому что иммунитета у меня больше нет, но лучше я быстро и сравнительно безболезненно загнусь оттого, что кто-нибудь подарит мне симпатичный вирус, чем заживо разложусь от лучевой болезни, измучив Марту и намучавшись сам.
Но не исключено, что не повезет, и я протяну еще пару-тройку недель, пока мои батарейки не сядут. И под конец это буду уже не я. Когда станет совсем худо, наверно, попрошусь обратно в холодильник. Не знаю… Надеюсь, мне хватит смелости с этим не затянуть. Так или иначе, когда ты это прочтешь, все уже давно будет позади. Поэтому так подробно и пишу: честно скажу, мне чертовски страшно. А я как на грех не приберег хотя бы парочку стеклянных шариков: если смотреть сквозь них, страх потерскается и развалится к чертям, стоит только чихнуть. Это мы с тобой знали, еще когда нам было по восемь… Но придется справляться так. Тем более, что Марта намерена быть со мной до конца, раскисать нельзя.
Оставляю тебе Вийома. Сегодня весь день собирался с духом. Не думал, что будет так трудно с ним расстаться. Сейчас допишу и вместе с письмом отправлю его в архив. Наверно, до твоего возвращения он промолчит много лет, но все же хорошо, что я – в этом походе впервые – не взял его на корабль. Он не погиб, так что я могу спокойно передать его дальше: он старше меня в двадцать раз, и было бы просто свинством его уничтожить. Когда вернешься, найди ему хорошие руки. Очень тебя прошу. Вместе со скрипкой для тебя будет пара колыбельных, погляди, правда же, неплохо вышло, а? Сыграй их, ладно?
Прости за неподобающее нытье. И имей в виду: я не желаю тебя видеть как можно дольше. Выкручивайся, как хочешь. Хотя бы еще лет семьдесят.
Будь. Помнивший тебя до самого конца трансферный штурман Джолли Роджер Рафтери Моор.
Твой Рори-на-рориках».