Дэвид раскрыл моему мужу рот. Потом достал из кармана кусочек ткани, окунул в термос, выжал ему в рот и обтер десны, внутреннюю часть щек и язык. А потом мы все услышали, как мой муж начинает дышать все медленнее, глубже и реже и, наконец, перестает совсем.
Фриц заговорил первым, но обращался он не к нам, а к моему мужу.
– Я люблю тебя, – сказал он. – Мой Эдвард.
Тогда я поняла, что он последний, кто по-настоящему разговаривал с моим мужем, потому что, когда я наконец увидела мужа в четверг вечером, он больше не мог говорить. Фриц наклонился, чтобы поцеловать его в губы, и Дэвид отвел глаза, но я отворачиваться не стала: я никогда не видела, чтобы кто-то целовал моего мужа, и никогда больше не увижу.
Потом он встал.
– Что нам делать? – спросил он, и Дэвид сказал:
– Я о нем позабочусь.
Фриц кивнул.
– Спасибо, – сказал он, – большое тебе спасибо, Дэвид. Спасибо.
Я подумала, что он снова заплачет, но он не заплакал.
– Ну вот, – сказал он и посмотрел на меня. – Прощай, Чарли. Спасибо за… за то, что ты была так добра ко мне. И к нему.
– Я ничего не сделала, – сказала я, но он покачал головой.
– Сделала, – сказал он. – Ты была ему дорога. – Он прерывисто вздохнул и взял свою сумку. – Жаль, что у меня ничего не останется на память о нем.
– Можешь взять его сумку, – сказала я. Мы уже успели в нее заглянуть, как будто там могло оказаться лекарство или запасное сердце, но нашли только его рабочий комбинезон, документы, небольшой бумажный кулек с орехами кешью и часы.
– Ты уверена? – спросил Фриц, и я ответила, что да. – Спасибо, – сказал он и осторожно положил сумку моего мужа в свою.
Мы с Дэвидом проводили Фрица до двери.
– Ну вот, – снова сказал он и на этот раз все-таки заплакал. Он поклонился Дэвиду, потом мне, и мы поклонились в ответ. – Извините, – сказал он, потому что плакал. – Извините, пожалуйста. Я так любил его.
– Мы понимаем, – сказал Дэвид. – Не за что извиняться.
И тут я вспомнила о записках.
– Подожди, – сказала я Фрицу, подошла к шкафу, достала коробку, открыла конверт и вытащила листочки. – Они твои, – сказала я, протягивая их Фрицу, и он посмотрел на них и снова заплакал.
– Спасибо, – сказал он, – спасибо.
На мгновение я подумала, что он дотронется до меня, но он этого не сделал, потому что это не принято.
Он открыл дверь и вышел. Мы слышали, как он спускается по лестнице и идет по коридору, потом входная дверь открылась и захлопнулась за ним, и он ушел, и все снова стало тихо.
Единственное, что оставалось, – это ждать. Ровно в 23:00 я должна быть на берегу в конце Чарльз-стрит, где меня встретит лодка. Эта лодка отвезет меня на другую лодку, гораздо больше, и она уже отвезет меня в страну под названием Исландия, про которую я никогда не слышала. В Исландии меня отправят на карантин на три недели, чтобы убедиться, что я не заразилась новым вирусом, а потом я сяду на третью лодку, которая отвезет меня в Новую Британию.
Но Дэвид не будет ждать меня на берегу. Мне придется все сделать самой. Ему нужно закончить здесь кое-какие дела, и поэтому я больше не увижу его, пока не окажусь в Исландии. Услышав это, я снова заплакала.
– У тебя получится, Чарли, – сказал он. – Я знаю, что получится. Ты была очень храброй. Ты храбрая.
Наконец я вытерла глаза и кивнула.
Дэвид сказал, что пока мне надо попробовать поспать, но я должна встать вовремя, чтобы выйти из дому заранее. Он проследит, чтобы тело моего мужа нашли и кремировали, но это произойдет не раньше чем я уеду. Хорошо, что погода нам благоприятствует, сказал он, но все равно надел на моего мужа охлаждающий костюм – правда, без шлема – и включил его.
– Мне пора идти, – сказал он. Мы подошли к двери. – Ты помнишь план? – спросил он. Я кивнула. – Есть вопросы?
Я покачала головой. Дэвид положил ладони мне на плечи, и я вздрогнула, но он не убрал руки.
– Твой дедушка гордился бы тобой, Чарли, – сказал он. – И я тобой горжусь. – С этими словами он отпустил меня. – До встречи в Исландии. Ты будешь свободна.
Я не знала, что это значит, но сказала в ответ: “До встречи”, – и он отсалютовал мне, как тому офицеру в четверг вечером, и ушел.
Я вернулась в нашу с мужем спальню, которая теперь была только моей, а завтра станет чьей-то еще, и достала из ящика под кроватью, где лежали оставшиеся деньги, три золотые монеты. Я вспомнила, как дедушка рассказывал, что в одних культурах принято класть монеты на веки умерших, а в других – под язык. Я не могла вспомнить зачем. Но сделала то же самое: положила по монете на каждый глаз мужа и еще одну под язык. Остальные монеты я убрала к себе в сумку. Надо было отдать Фрицу наши накопленные чеки, но я забыла.