С первым мужем она ежегодно проводила там несколько месяцев.
— Никогда. Был лишь проездом.
— Этого достаточно.
— Но всего две недели назад.
— Тогда другое дело. Может быть, вы просто напоминаете мне кого-то.
Она что, нарочно? Неужели успела подметить фамильное сходство между ним и Пи-Эм?
Братья были примерно одного роста и сложения.
Правда, линии, которые у старшего всегда отличались известной расплывчатостью, а теперь и вовсе округлились, у Доналда остались сухими и четкими. Зато в глазах у Пи-Эм — уверенность в себе, подчас наигранная и настороженная, а у младшего — простоватая наивность. Глаза у него посветлее, взгляд порой словно блуждает в пространстве.
— Давайте так: мне мыть, вам вытирать.
— А я, с вашего позволения, предпочел бы наоборот.
— Почему?
— Жирная вода не вызывает у меня отвращения, а женщин от нее мутит.
— Слыхал, Пи-Эм?
Как тут не услыхать! По воскресеньям Нора всегда моет посуду, а он вытирает.
Его жена и Доналд уже сообщники, и молчаливый их Сговор направлен против него.
Час назад то же самое было с маленькой Лил Ноленд.
Обе они богаты: у одной наследство от отца, у другой — от первого мужа. Они умны, независимы и сознают это, особенно Нора. Они вполне способны вообразить, что купили себе мужей, да в глубине души, вероятно, так и думают.
И вот теперь, когда им встретился мужчина, о котором они ровно ничего не знают, но у которого зато печальный вид, Нора поднимается ни свет ни заря, моет посуду, держится, с одной стороны, преувеличенно любезно, с другой — агрессивно, а Лил Ноленд собирает у себя всю долину, лишь бы заполучить Доналда, и, вопреки обычной своей бесхитростности, начинает играть на обаянии.
Пи-Эм так и подмывало проверещать на манер их обеих, на манер Милдред, на манер всех прочих гусынь:
«У него такой печальный вид!»
Да, да, неудачник! Слабый человек! Субъект, который побоялся взглянуть жизни в лицо и честно, по-мужски принять На себя ответственность.
Пи-Эм не побоялся.
У них одна мать, и — что греха таить! — пила она так, что старому Эшбриджу приходилось иногда по несколько дней держать ее взаперти, иначе все его пузатые бутылки с виски оказались бы пустыми.
Одним словом, они одной крови. И стартовали тоже ноздря в ноздрю.
Интересно, Эмили пьет? Да нет, вздор! Разве она была бы в таком случае тем, чем стала?
А он, Пи-Эм, житель долины, слывущей самым разгульным местом во всей Аризоне, не ленится после третьего стаканчика слезть с табурета, пересечь весь бар и посмотреться в зеркало, чтобы решить, можно ли себе позволить последний глоток двойного бурбона.
Правда, потом он, случается, заворачивает на холм. Но от этого никто не страдает, а если он сам на обратном пути чувствует отвращение к себе и едва осмеливается положить оскверненные руки на руль машины, — это его личное дело.
3
Нора скомандовала:
— А теперь, мальчики, марш одеваться. Я обещала Лил привезти вас не позже чем через час.
Она сделала еще одно. Это мелочь и не столь уж неожиданная с ее стороны, но все-таки очень показательная. В ту секунду, когда Доналд собирался захлопнуть дверь своей комнаты, Нора крикнула:
— Погодите-ка!
Сбегала к себе и принесла блок сигарет.
— Это чтоб вам не надо было «стрелять».
Как все происходило дальше? Пи-Эм разделся и встал под душ. Принять горячую ванну у него не хватило духу.
Его ванная сообщалась с ванной при комнате для гостей.
В тот момент, когда он задергивал занавеску душа, дверь наверняка была закрыта. Впрочем, стоит ли обращать внимание на маловажные детали? Правда, это всегда было ему свойственно, но не до такой же степени!
Важно другое, хотя, в сущности, и это пустяк. Неожиданно он увидел у себя в ванной Доналда, голого, мокрого, с большим голубым полотенцем через плечо. На полотенце был вышит вензель «Ранчо М-М».
Три ранчо в долине, в том числе нолендовское, располагали плавательными бассейнами. Собирались там небольшими группами. Мужчины раздевались с одной стороны, женщины — с другой. И Пи-Эм никогда не испытывал стеснения, расхаживая нагишом в присутствии приятелей.
А вот на этот раз ему стало так же не по себе, как ночью, когда брат разделся при нем. Неприятно во всем этом было и другое, что он не мог еще четко сформулировать, но от чего постоянно мрачнел: у него отнимали всякую инициативу. Вернувшись с реки, он застал Нору и Доналда за дружеской болтовней в кухне. Нора уже обращалась к гостю по имени, которое считала подлинным. Во время завтрака она раз десять назвала его Эриком.
«Идите сюда, Эрик. Мы займемся посудой, а Пи-Эм посидит у приемника. Он целый день будет больной, если не послушает последние известия».
Он дал себе слово, что после душа сходит поговорить с Доналдом, и сходит в момент, который выберет сам, — скажем, когда наденет брюки и рубашку. А Доналд ввалился к нему в ванную, словно так и полагается.
Он не стал говорить ни о себе, ни о границе, ни о Милдред, как будто всего этого для него не существовало. Зато окинул критическим взглядом тело Пи-Эм.
— Мало двигаешься…
— Времени нет — работа.
— С тобой все в порядке?
— Что ты имеешь в виду?
— Здоровье. В твоем возрасте что-нибудь обязательно начинает барахлить.
— Я показывался врачу всего два месяца тому назад.
Кроме печени, да и то изредка…
— А вот Эмили в отличной форме.
Пи-Эм чуть не задохнулся от негодования. Доналд заскочил к сестре как беглец, как человек, за которым гонится полиция. Он мог скомпрометировать ее, а теперь рассуждает так, словно нанес обычный родственный визит и успел присмотреться к ней столь же внимательно, как сейчас присматривается к брату.
— Как ты узнал ее адрес?
— Она постоянно писала Милдред и первое время помогала ей.
Пи-Эм предпочел отвести глаза в сторону. Он ни разу не поинтересовался, что стало с женой и детьми брата.
Честно говоря, толком не знал, что и с ним-то самим стряслось.
Доналд, несомненно, полагает, что Пи-Эм в курсе дела. Недаром он даже намеком не упомянул о самом главном — о том, что произошло в Рок-Айленде.
Со своей стороны Пи-Эм счел за благо не задавать вопросов.
Это случилось года два с лишним назад. Пи-Эм на несколько недель приехал с Норой в Нью-Йорк, где у нее было сложное дело по части наследства. Незадолго до этого они поженились. Остановились Эшбриджи в большом отеле на Парк-авеню. Жизнь вели очень напряженную: днем — дела, вечером — коктейли, званые обеды, театр, клубы.
В такой вот обстановке Пи-Эм узнал однажды утром из газеты о налете на ресторан в Рок-Айленде, Иллинойс.
Заметка была всего в десяток строк. Он прочел ее потому, что Рок-Айленд на одном берегу Миссисипи, а на другом — Дэвенпорт, где ему довелось прожить несколько лет. Он даже бывал в баре, на который совершили налет.
«Пока что полиции удалось задержать лишь некоего Доналда Эшбриджа, который оказал ожесточенное сопротивление и тяжело ранил одного из агентов. Он находился в состоянии алкогольного опьянения».
Так, много лет спустя, Пи-Эм опять услышал о брате.
Hope он, разумеется, ничего не сказал. Несколько дней подряд он просматривал газеты в тщетной надежде узнать подробности. Затем они на неделю отправились в Майами, потом вернулись в Тусон, оттуда — на ранчо.
Аризонские газеты о происшествии не упомянули — оно ведь случилось на другом конце Штатов.
Что он мог сделать? Со дня женитьбы не прошло и года. Он только что сделался компаньоном Ривза, старого ногалесского адвоката; благодаря этому все жители долины становились клиентами Пи-Эм.
Разве он помог бы Доналду, прикатив в Рок-Айленд и объявив: «Я — брат обвиняемого, адвокат, и буду его защитником»?
А если уж говорить начистоту, у него в тот момент были денежные затруднения: чтобы войти в дело, пришлось уплатить крупную сумму Ривзу; обращаться же к Hope он не хотел.