«Знаешь, почему я не нервничаю?» — спросил он меня.
Я слышал, как уверенность многолетнего опыта резонирует в его голосе, и отрицательно помотал головой.
«Потому что в Соединенных Штатах телевизор смотрят от тридцати до пятидесяти миллионов человек, а в Канаде — всего лишь от пяти до десяти миллионов».
Ох. Всего лишь десять миллионов? Такое объяснение показалось мне абсурдным, но если оно работает для него, эй, может, в этом-то всё и дело? В вечер телепоказа он был совершенно спокоен. Это была просто еще одна роль. Мы вышли в эфир, и первая часть шла очень хорошо, как раз до того момента, как он вышел на палубу корабля и наступил в ведро. Его нога застряла в ведре, и он не мог ее вытащить. Камера снимала только его верхнюю часть тела, поэтому никто из зрителей не мог видеть, как он отчаянно трясет ногой, пытаясь ее высвободить. Он старался так, что забыл свои реплики. А забыв свои реплики, он начал потеть. Мы пытались подсказать ему слова, но это было очень трудно сделать, ведь мы без остановки смеялись. Это походило на мультфильм: Бэзил Ретбоун с ногой в ведре, ковыляющий по сцене. То была катастрофа. Но, к счастью, ее видели только десять миллионов канадцев.
Мы с Глорией переехали в НьюЙорк, что по времени как раз совпало с Золотым Веком телевидения. Конечно, в то время никто и не подозревал, что это Золотой Век; много людей всё еще считали телевидение некоей диковинкой, которая скоро исчезнет. Но у меня сразу же появилась регулярная работа. Я был именно из тех актеров, которые позарез нужны телевизионным продюсерам: я работал задёшево и всегда был доступен. И у меня был существенный опыт работы на сцене. Считалось, что телевидение стоит на заметно более низкой ступени по сравнению с кино. Теория была такова, что если зрители могут вас видеть забесплатно, то вряд ли они пойдут и купят билеты на ваши фильмы. Поэтому авторитетные киноактеры не рисковали своей карьерой ради маленькой зарплаты за появление на черно-белом экране. Театральные актеры посматривали на телевидение свысока, но охотно приходили в студии — актеры могли подработать в ТВ-шоу днем и получить немного денег, чтобы выжить, и у них никто не отнимал возможности сыграть на сцене тем же вечером.
Мой сценический опыт научил меня театральности. Я знал, что делать со своим голосом. Я знал, как стоять, как ходить, как запоминать реплики. И я знал, как играть, не паникуя, когда Бэзил Ретбоун застревает ногой в ведре. Я был надёжен.
Я начал регулярно появляться в воскресных утренних религиозных передачах, таких как «Светильник ноге моей» (Lamp Unto My Feet). Было в этом что-то сродни совершенной гармонии: эти шоу были определенным ответом на молитвы молодого актера. Там платили около семидесяти пяти долларов и набирали от шести до десяти актеров каждую неделю. Это были библейские постановочные программы, и требовалось, чтобы все актеры говорили умиротворенными голосами: Св. Иоанн никогда не кричит, у Св. Петра нет бруклинского акцента, а Св. Мэтью не забывает своих реплик.
Моя первая главная роль на ТВ случилась в эпизоде 1956 года под названием «Всё лето» (All Summer Long) сериала «Телевизионный театр Goodyear» (Goodyear Television Playhouse) — то была одна из многочисленных драматических антологий, шедших тогда по ТВ. Каждая могущественная корпорация спонсировала свой собственный сериал. В этих шоу каждую неделю в прямом эфире показывали оригинальную постановку. Великий телережиссер Дэниел Питри увидел мою игру на Бродвее и предложил мне роль. И с тех пор моя работа перешла на постоянную основу. За следующие десять лет я сыграл главные роли более чем в сотне различных телешоу. Я переиграл всех, кого только возможно, включая слепого американского сенатора Томаса Гора, щеголеватого англичанина сэра Перси Блэкни, в действительности являющегося удалым Алым Первоцветом, городского чиновника и городского хулигана, священника и врача, убийцу и адвоката, исследователя и испуганного пассажира самолета. Я играл женатых мужчин и холостых. Я даже был бирманским моряком. Очень быстро я стал одним из самых занятых актеров в городе. Казалось, что я постоянно работаю. Почти каждое утро я проделывал на подземке пусть от Квинса до Ист-Виллидж, на Шестую улицу и Вторую авеню, к известному репетиционному залу, расположенному как раз над «Кошерными деликатесами Рэтнера». Мы репетировали целый день, а затем я снова садился в поезд и возвращался домой к Глории. В даты выхода в эфир я отыгрывал свою роль и потом сразу ехал домой. Одно шоу совпадало с другим; неделю за неделей я не знал, работаю ли я в «Алюминиевом часе Кайзера» (The Kaiser Aluminum Hour), или в «Стальном часе Соединённых Штатов» (U.S. Steel Hour), или в «Студии один» (Studio One), или в «Телевизионном театре Крафта» (Kraft Television Theatre). Подозреваю, что я один из немногих актеров, сыгравших главные роли в эпизодах таких необычных сериалов, как «Альфред Хитчкок представляет», «Подозрение» (Suspicion), «Сумеречная зона» (Twilight Zone), «За гранью» (One Step Beyond) и «Триллер» Бориса Карлова. Я исполнил сцену из «Генриха V» в ночном воскресном варьете-шоу Эда Салливана, я сыграл одну из главных ролей вместе с Кристофером Пламмером в «Царе Эдипе» воскресного «Омнибуса» (Omnibus), а также был Марком Антонием в «Юлии Цезаре». Для меня везде всё было одинаково: прийти, получить роль, выучить, отыграть шоу, а на следующий день начать приглядывать новую работу. Иногда так случалось, что программы накладывались одна на другую, но обычно продюсеры были хорошо осведомлены по поводу назначения репетиционного времени, принимая во внимание и другие работы актера.