Мою мать можно мягко назвать щеголихой. Ее собственная семья была относительно богатой, и ее несколько избаловали. Контраст между этой красивой молодой женщиной, имеющей так много, и работящим мужчиной, изо всех сил пытающимся вытащить свою семью из Европы, должно быть, был разительным. У моей матери был огромный драматический талант. Она хотела, чтобы ее жизнь была наполненной и громкой. Например, когда мы ходили всей семьей куда-нибудь пообедать, она довольно часто объявляла официантам, что у нее день рождения. Я до сих пор смущаюсь, вспоминая об этом. Она сидела там, вся сияющая, в то время как мы все съеживались, когда официанты собирались вокруг нашего стола и громко пели «С днём рождения». Я уверен, люди смотрели на наш столик и вопрошали, почему вся эта семья понуро смотрит вниз и не поет «С днем рождения» этой прекрасной женщине. Какая репутация у нас, должно быть, была! Представьте, семья Шатнеров не поет «С днем рождения»! У моей матери дней рождений было куда больше, чем у кого бы то ни было!
Она всегда очень радовалась моему успеху, а еще больше получала удовольствия, рассказывая о нем. Я до сих пор слышу, как она говорит незабвенные слова «Я мама Уильяма Шатнера». Я до сих пор это слышу, потому что она постоянно это говорила. Везде, где бы ни находилась. Если она заходила в лифт, то прежде, чем успеют закрыться двери, она произносила: «Всем привет! Я мама Уильяма Шатнера». В универмагах, во всех ресторанах: «Я мама Уильяма Шатнера». Бывало, что я заходил в самолет, а стюардессы сообщали мне, что у них на борту была моя мама. Мне даже не нужно было спрашивать, как они узнали, что это именно моя мать. Я снова и снова просил маму: «Пожалуйста, не делай этого». Меня это смущает. Я ненавижу это. Не делай этого! А она печально смотрела на меня и отвечала: «Хорошо, не буду». А затем оборачивалась: «Привет! Я мама Уильяма Шатнера».
Отец часто напоминал мне, с особым ударением: «Она, тем не менее, твоя мать». Имея в виду: что бы она ни делала, как бы сильно ты ни не понимал ее, ты должен относиться к ней с уважением. Она всё же твоя мать.
Она была преподавателем дикции. Она не была учителем экзекуторского (в английском эти слова похоже произносятся) искусства, как она часто поправляла моего отца, а учителем по ораторскому искусству. Я хочу попросить вас кое-что сделать. Попробуйте громко произнести следующие слова «ten tin men, ten tin men». Различие между «ten» и «tin» и есть дикция. Моя мать, скорее всего, была несостоявшейся актрисой — на самом деле, на сцене Монреаля просто не нашлось места для немолодой еврейской матери троих детей — так что она произносила монологи дома. Когда мне исполнилось семь или восемь лет, она записала меня в «Актерскую Школу Дороти Дейвис», возглавляемую мисс Дороти Дейвис и мисс Вайолет Уолтерс и расположенную в подвале чьего-то дома. Именно в том подвале я и получил необходимые навыки, чтобы добиться успеха в нелегком драматическом мире — в особенности: как выйти на сцену, сказать свои реплики, уйти со сцены — навыки, которые, несомненно, позволили мне сыграть такие незабываемые роли, как Прекрасный Принц и Том Сойер, в театре местного парка. Я с гордостью могу сказать, что я самый знаменитый выпускник Актерской Школы Дороти Дейвис.
Я не помню, чтобы меня учили, как играть — мы просто играли. Входная плата в школу подразумевала, что там будут смотреть, как мы играем. Но вообще-то я не верю, что актерской игре можно научить, — всё, что ты учишь, это порядок заучивания слов, появления на сцене и произнесения реплик.
Я был одиноким мальчиком. Я один ходил в школу. На день святого Валентина я сам себе посылал валентинки — и они были единственными, которые я получал. Однажды я получил аж шесть валентинок от самого себя! По правде говоря, я не знаю, почему у меня не было множества близких друзей. Должно быть, дело было в той местности, где мы жили. В то время как мои родственники жили в еврейском районе Монреаля, моя семья жила в комфортабельном доме на Джирауард-стрит, в более богатом и главным образом католическом районе Нотр-Дам-дё-Грас.
Там всегда были проблемы между еврейскими детьми и детьми католиков. Было столько антисемитизма! Когда мне пришлось ходить в еврейскую школу, я шел по противоположной стороне улицы, активно притворяясь, что понятия не имею, где синагога, до тех пор, пока не оказывался напротив нее. Тогда я смотрел в обе стороны и бежал к двери. Фактически я разработал целую стратегию, чтобы безопасно добираться туда. Не то чтобы я был против драк, хотя я не был крупным ребенком, но я никогда ни перед кем не пасовал. Мы дрались почти каждый день. У меня было прозвище Крепкий орешек. Вот, например, эй, посмотрите все, вон идет Шатнер Крепкий орешек! Вообще-то, вы, наверное, не захотели бы упоминать это при маленьком Ленни Нимое, другом еврейском мальчике, росшем практически в то же самое время в Бостоне. Я наслушался историй о еврейских солдатах, вернувшихся с войны, — один или двое парней, сражавшихся с целой бандой антисемитов и бьющих их до тех пор, пока те не сдадутся, ручкой топора.