«Ну и ладно, — сказал он небрежно. — У меня в гостиничном номере есть куртка, которая будет тебе в самый раз».
Добро пожаловать в шоу-бизнес, Шатнер! Самые сильные воспоминания, которые остались у меня о той ночи, — как я бегал от него вокруг кровати. Футбольный сезон закончился недавно, и, соответственно, я был в хорошей форме и силен. Для него я был недосягаем. Невероятно, но я даже не знал, чего он хотел. Я не знал о гомосексуализме. Я не знал, что мужчин могут привлекать другие мужчины. Об этом не говорилось в еврейских домах среднего класса.
То, что случилось той ночью, изменило мое отношение к женщинам на всю оставшуюся жизнь. Я понял гнев и досаду, которые чувствует женщина, когда говорит «нет» и подразумевает «нет», а мужчина думает, что она говорит «да».
Игра стала моей страстью. Я жаждал стоять перед публикой и выступать. Я не упускал ни одной возможности. Когда мне было шестнадцать, я получил роль в пьесе Клиффорда Одетса «В ожидании Лефти», поставленной в зале коммунистической организации. Каждый серьезный актер хочет принять участие в содержательной и значимой драме. Я ничего не знал о коммунизме, но я знал о Клиффорде Одетсе и о Group Theatre (театр, организованный в 1931 году и ставящий пьесы в основном Клиффорда Одетса и Ирвина Шоу). Я помню, как, стоя на сцене и самоотверженно глядя в потолок, я поднял кулак с криком: «Забастовка! Забастовка!» А зрители — боже мой — они выжили из ума! «Забастовка! Забастовка!» Когда публика закричала в ответ, я почувствовал силу своей игры. Я, маленький Билли Шатнер из западной части Монреаля, не совсем Уэстмонда, полностью подчиняю их себе. Забастовка! Забастовка! Это было изумительно, прекрасно. Забастовка! Забастовка!
Я совершенно не имел понятия, что делал. Я нисколько не разбирался в политической философии. Я играл, только и всего. Вдохнул жизнь и эмоции в слова, написанные на бумаге. Охота на «красных» случилась несколько лет спустя, как раз когда я начинал карьеру в Америке. Я боялся, что вдруг кто-нибудь спросит о моей работе на коммунистическую партию.
В старшей школе Уэстхилла я не был хорошим учеником скорее из-за отсутствия интереса, чем из-за нехватки способностей. В школе даже все те вещи, что потом заинтригуют и восхитят меня, не представляли никакого интереса. Я хотел выступать и играть в футбол — всего-то. Едва я закончил старшую школу, как меня приняли на Коммерческий факультет Университета Макгилла. Предпринимательский факультет. Меня приняли согласно еврейской квоте, которая тогда существовала. С моими отметками кривая их графика, должно быть, описала большую дугу. В семье думали, что в университете я познаю, как привнести современные экономические методы в отцовский одежный бизнес, чтобы я мог превратить его в весьма успешную корпорацию. Но я знал, что нахожусь там, только чтобы играть в их постановках.
Я проводил значительно больше времени в драмкружке, чем в классах. Я сдавал экзамены, мне всегда удавалось сдавать, но что более важно — я написал и поставил несколько спектаклей для нашего студенческого театра, а также сыграл в них. Кроме того, неполный день я работал радиоведущим в Канадской Вещательной Компании. Послушайте, вспомните эти слова: «Оставайтесь с нами и слушайте нашу следующую увлекательную программу». То был я.
Взрослея, я хотел походить на детей, живущих в Уэстмонде, богатом районе города. Я хотел быть как английские дети из высшего общества, приезжающие в университет на своих машинах. Я помню, когда мне было лет пять или шесть, я нашел пятидолларовую банкноту. Для ребенка это были все деньги мира, но я хотел поделить их со своим единственным другом — и я порвал купюру пополам.
Я понимал важность денег — но игра была более важна. Я знал, что никогда не заработаю игрой столько же, сколько зарабатывал отец, торгуя тряпками, но мне было все равно. Подозреваю, что у каждого начинающего актера есть финансовая цель. Моя была — сотня долларов в неделю. Я считал, что если смогу зарабатывать актерским трудом сто долларов в неделю, то буду очень счастливым человеком. Леонард, чей отец был парикмахером, хотел зарабатывать десять тысяч долларов в год, но у Леонарда всегда были экстравагантные мечты.
Сказать всё это отцу — было самой тяжелой вещью, что мне когда-либо приходилось делать. Отец мечтал, что однажды мы будем работать вместе. Подростком он брал меня на выездные распродажи. Мы надевали парадные костюмы и отправлялись по всем маленьким французским деревенькам в пригороде Монреаля. У него были друзья в каждой деревне — это мой старый друг Джейк, мой старый друг Пьер, мой старый друг Роберт, — люди, которые покупали у него много лет. Каждому из этих мужчин он гордо представлял меня: «Это мой сын», и они высказывали свое мнение по поводу того, как я вырос, как сильно я похож на него. Для него это было бальзамом на душу. Меня вводили в семейный бизнес.