Часам к десяти мы устали, Захотелось расслабиться, послушать музыку и выпить крепкого душистого чаю.
— Ребята, а чая-то в доме нет! — смущенно признался Ладик. Помимо того, что Гриммов — новатор симплоки, он еще и прекрасный хозяин, и такого подвоха с его стороны мы не ожидали.
Тут раздался голос Игоряши:
— Ч-чай? Ч-что же в-вы мн-не раньше н-не ск-сказали?
Он полез во внутренний карман пиджака и вытащил оттуда большую черную жестяную банку. На боку ее по сиреневому полю, заключенному в золотую арабеску, шла надпись: «Jasmine Tea». Это был восхитительный чай «сучонг» с лепестками жасмина — продукция старинной британской чайной фирмы «Твиннинге». Банка содержала восемь унций чая и, конечно, не могла поместиться во внутреннем кармане облегающего твидового пиджака.
Это был очередной трюк Игоряши.
Вскоре вскипел чайник, и вот уже перед каждым из нас стоит чашка с янтарным напитком, источающим жасминное благоухание.
— Совсем недавно читал одну японскую книгу, — сказал Герард, сделав первый глоток, — там мне встретилась восхитительная танка о чае. Если не ошибаюсь, звучит она так:
— Ошибка! — радостно воскликнул Игоряша. — Во второй строке не «под чистым небом», а «под звонким небом».
Герард поперхнулся, обжегшись, и едва не выронил чашку.
— А ты откуда знаешь? — грозно спросил он, — эта книга только-только вышла. У нас в секторе контрольный экземпляр.
— Знаю, — просто ответил Игоряша. — Это стихи поэта и каллиграфа Нансея Кубори в переводах Льва Минца, под редакцией доктора исторических наук С. А. Арутюнова. Сборник называется «120 танка, написанных в чайном домике». Тираж десять тысяч. Книга иллюстрирована каллиграфическими иероглифами автора.
Это был вызов Герарду Экудянову, прагматическому санкционеру, и он, бедняга, поднял перчатку.
— Ну, мужики! Игоряша дает! «Мне за ним не угнаться,» — произнес Экудянов, хитро прищурившись, — «С ним рядом я круглый ignoramus.»
— Фраза из рассказа «Умник» ирландского писателя Шона О'Фаолейна, спокойно парировал Игоряша. — Рассказ опубликован в сборнике «Говорящие деревья», вышедшем в 1971 году.
В комнате воцарилось тяжелое молчание. Такого от Игоряши не ожидал никто. Точное знание в сочетании со сверхъестественной памятью, — да, Герарду достался достойный соперник.
— «Запомни, Стокдейл, что ты ни с кем не имеешь права так разговаривать», — гробовым голосом сказал Экудянов, вперив взгляд в Игоряшу.
При чем здесь «Стокдейл», никто из нас не понял.
— «А что я сделал плохого?» — улыбнулся Игоряша, акцентируя слова так, что всем стало ясно: он догадался, о чем повел речь Герард, и подхватил диалог из какой-то известной только им двоим книги. — «Если я выразился не очень любезно, поправьте меня, и я больше не буду так говорить.»
— Ребята, это черт знает что! — вскричал Герард. — Игоряша цитирует по памяти «Трудно быть сержантом» Мака Химена.
— Совершенно верно, — согласился Игоряша, — Страница 82, Воениздат, 1962 год, русский перевод Биндеман и Фадеевой, литературный редактор Видуэцкая.
— Потрясающе! Попробуем еще, — Герард покраснел, на лбу его выступил пот. — «Не унижай своей судьбы!»
Игоряша задумался.
— Ага! — воскликнул он и прищелкнул пальцами. — «Я хотел бы ее победить.»
— «Мысль — вот мое оружие.»
— «Часто мое честолюбие сжигает мои мысли.»
— «Ты обладаешь даром творчества. Чего тебе еще нужно?»
— «В другие времена я, быть может, смог бы завоевать материк.»
— «Что в этом? Одна мелодия стоит целой провинции. Для нового образа разве ты не пожертвовал бы властью?»
— «Жить полной жизнью, вот чего я хочу, а не жить одним лишь мозгом», — глаза Игоряши горели. Поначалу он произносил фразы с трудом, будто разбирая стершиеся письмена, что незримо вставали перед ним. Но постепенно голос его окреп, а в интонациях зазвенел металл, словно он читал не чужой текст, а высказывал собственные убеждения.
— «Мозг содержит в себе целый мир», — настаивал Герард. Он тоже вошел в роль и даже поднялся с места, ощущая себя если не на подмостках сцены, то, по крайней мере на диспуте схоластов.
— «А ты не можешь понять, ты аскет,» — отвечал с презрением Игоряша, — «ты укротил свои желания, ты подчинил их себе.»
— «И ты тоже укротишь их.»
— «Не знаю, захочу ли я это сделать…»
Герард, опустошенный, рухнул на стул.
— Сдаюсь! — выдавил он. — Знать сие на память просто невозможно, и тем не менее Игоряша ни в одном слове не отошел от текста.
— Габриэле Д'Аннунцио, — провозгласил Игоряша. — «Огонь», в переводе Барсовой. Первый том Полного собрания сочинений, издание Саблина, Москва, 1909 год.
Он тоже успокоился, перевел дыхание и пояснил:
— Герард, моя память не хуже твоей. Я знаю наизусть все твои тридцать пять тысяч книг. И еще много других. Если хочешь, можем продолжить диалог на языке оригинала…
— Не надо, — дернулся Экудянов: в итальянском он был не силен. Герард еще некоторое время взбудораженно размахивал руками, обиженно бормоча что-то по-армянски себе под нос. Потом резко встал, надел плащ и выбежал из квартиры.
Мы подошли к окну. По улице удалялся, растопырив локти, Герард Экудянов, убежденный враг мимесиса. Вдруг он остановился, повернулся, задрал голову и, погрозив в нашу сторону кулаком, заорал:
— Может быть, он и брошюру «Проституция и ее причины» читал? Сочинение доктора Б. В. Цуккера, 1926 год, издательство «Космос»?
— Читал!!! — прокричал Игоряша, высунувшись из окна. — Если угодно, на странице 45: «Мы не отрицаем возможности того, что и в будущем женщина будет отдаваться мужчине ради каких-нибудь выгод, но мы решительно утверждаем, что эта проституция не будет носить в себе общественноклассового отпечатка.»
Близилась полночь. На улице застыли изваяниями несколько зевак. В доме напротив в окнах зажегся свет. Мы поспешили разойтись…
Не сразу и не скоро, но мы узнали все-таки, что у Игоряши была беспримерная библиотека — 500 тысяч томов на пятнадцати языках. Полками и стеллажами были заставлены две просторные комнаты в его девятикомнатной квартире на Сивцевом Вражке. Любому здравомыслящему человеку ясно, что в двух комнатах, даже очень больших, не разместить и десятой доли такого количества книг. Однако была в той квартире какая-то штука со связными множествами, какая-то хитрая метрика, некая неэвклидова затея с пучностями и узлами пространства, в которой Игоряша не понимал ни черта, но прекрасно пользовался. Например, в двух комнатах его библиотеки можно было бродить часами и открывать все новые и новые застекленные шкафы с изящными цифровыми замочками. Та же история — и с квартирой целиком. Для правления кооператива «Гигант», в котором жил Игоряша после переезда из Строгино, это была просто большая квартира в два этажа. Удивительно, конечно, как мог один человек занимать столько жилой площади, но видимо, пользовался он чьим-то высоким покровительством, видимо, был непростым человеком, раз за кооператив уплатил сразу всю сумму целиком, перечислив в банк единовременно сто тысяч рублей по безналичному расчету. Да, впрочем, в кооперативе были разные непростые люди — и дипломаты, и поэты-песенники, и заведующий фруктовым баром, и кинорежиссеры с именем, и южных краев люди без имени, но со связями, — недаром «Гигант» пользовался завистливым уважением всего района. Стоило ли после этого удивляться девятикомнатной двухэтажной квартире какого-то Игоряши?
В том-то и дело, что не девятикомнатная и не двухэтажная! Был здесь и банкетный двухсветный зал с хрустальными люстрами и мозаичным паркетом, и спальня-будуар а-ля Людовик XVIII, и кабинет красного дерева, и бильярдная, и кегельбанная, и каминная, и музыкальный салон с концертной электронной аппаратурой, и сауна с бассейном, и спортивный зал с пятисотметровой тарлановой дорожкой, велотреком и площадкой для гольфа, был камерный театр и видеотека, и зимний сад, и — отдельно — оранжерея с тропическими растениями, и кинозал, и бар на тридцать мест, и эстрада для варьете с раздевалкой для девочек, и анабиозная, где криогенная аппаратура поддерживала глубокий сон пятидесяти восьми женщин разного возраста и национальностей, отобранных Игоряшей для песен и игр. И даже дворницкая, где, конечно, никаких дворников не было, а было оборудование для подзарядки кибернетических автоматов, выполненных в виде безупречных и остроумных лакеев: прообразом для программы послужил гениальный Дживз из произведений Пелема Гренвилла Вудхауса.