Последние страницы своего «Судового журнала» капитан «Дерзкой» назвал «До свидания, эрлюсы».
«Тридцатое июня. В семь часов вечера попрощались с Угрою. Речку жалко, как человека.
Километров семь плыли по Оке. Она шире Угры, но не такая красивая… Остановились на правом берегу. Я заметил, что почти все время мы останавливались на правом берегу…
Стемнело. Люся и Андрей развели прощальный костер. За Окою, напротив нас, Калуга. Она вся в огнях. Над городом в темном небе висят маленькие красненькие огоньки. Это лампочки на телевышке, — чтобы самолеты ночью не наткнулись. И на заводских трубах тоже горят красненькие огоньки.
На противоположном берегу, высоко над рекою, видны ярко освещенные деревья. Соломко объясняет эрлюсам, что там городской парк. По-моему, и без объяснений нетрудна догадаться об этом: в парке играет музыка — веселая такая.
Спать легли очень поздно: вспоминали разные случаи из путешествия по Угре… Город заснул… Только фонари на улицах не спали — у фонарей ведь ночное дежурство.
— Коля, ты хочешь спать? — спросила Люся.
Я сказал, что спать мне не хочется. Тогда Люся позвала посидеть у Оки.
Мы спустились к реке, сели на камни, долго молчали. На воде дремлют зажженные бакены. Я загадал, если числа огоньков на Оке четное, то мы скоро опять встретимся с Люсей… Четное!
— Почему ты молчишь? — Люся ждала ответа и бросала камешки в воду.
Я не знал, что ей ответить.
Соломко позвал меня в палатку. Люся бросила последний камешек.
— Коля, а ты мой адрес не потерял?
Я повторил адрес наизусть.
— Спокойной ночи, — попрощалась Люся и пошла к своей палатке…
Меня кто-то дернул за нос. Я проснулся.
— Вставай, капитан! — Соломко еще раз дернул меня за нос. — Вставай: эрлюсы сейчас отплывают.
Времени, по солнцу, было уже часов восемь. На реке плавало много лодок. С набережной на мост бесконечным потоком шли автомобили.
Мы погрузились. Доплыли до моста и перетащили через, него лодки эрлюсов.
Мне хотелось сказать Люсе, что она очень хороший товарищ, но так и не успел: все стали прощаться, а потом эрлюсы сели в свои лодки и медленно поплыли вниз по Оке.
До самого поворота они махали нам руками. И мы им тоже. До свидания, эрлюсы!
— Ну, вот и кончилось наше путешествие, — вздохнул Соломко. И все стали вздыхать. Только Булька радостно помахивала хвостом и чему-то улыбалась…»
Вместо эпилога
Стояла поздняя осень… Как-то ко мне в редакцию заглянул Никита Соломко. Борода был злой. Он только что поругался с одним критиком. Поэт, как лев по клетке, расхаживал по комнате и доказывал мне свою правоту.
— А у меня что есть! — стал дразнить я Соломко. Мое мальчишеское легкомыслие еще больше разозлило Никиту. Он схватил свою папку со стихами и хотел уходить. Тогда я достал из стола фотографию и показал ее Никите. Он сначала нехотя взглянул на нее, а потом взял в руки и засмеялся. Это была фотография, на которой мне удалось запечатлеть Бориса на четвереньках и быка-живописца.
Борода забыл про все свои неприятности и хохотал.
— А еще фотография есть?
— Есть.
— Показывай.
Я достал большую пачку фотографий.
— Надо позвонить художникам. Пусть тоже придут, посмотрят.
Позвонили Юрию Петровичу.
— Лучше вы приходите ко мне, — ответил он. — Не пожалеете.
…Встретил нас Андрейка. Он поздоровался и загадочно улыбнулся:
— Папа просил вас подождать его немного. Пойдемте в комнату. — Андрейка повел нас в столовую. Там стояла темнота.
— Андрейка, зажги свет, — приказал Соломко, а то я зацеплюсь за что-нибудь бородою.
Но вместо ответа на стене вспыхнул маленький экранчик, на котором появились слова: «До свидания, эрлюсы!.. Этот фильм снят во время путешествия по Угре…»
— Да вы что, сговорились сегодня, что ли? — загремел Соломкин бас.
— Тише ты, — зашикали мы на Никиту, как в настоящем кинотеатре на непоседливого зрителя, а вскоре сами стали очень похожи на ребятишек, которые смотрят увлекательный фильм.