И дело нужно подводить к концу
Могильщик лилипутий заявляет,
Что трех аршин не хватит мертвецу.
И все скорее плакать:
– Умер милый!
Он жил средь нас.
Каким он был большим! -
И роют поскорей ему могилу
Уже на гулливеровский аршин.
1937–1938
Переполнен озорною силой,
Щедрый на усмешку и слова,
Вспомню землю, что меня носила,
И моря, в которых штормовал.
Вспомню дни скитаний и свободы,
Рощи, где устраивал привал,
Реки, из которых пил я воду,
Девушек, которых целовал…
По ночам работается лучше,
Засыпают в городе огни…
Над домами, по прозрачным тучам
Бродит месяц, голову склонив.
Я ему открыл окно ночное,
В мире – тишина и синева…
Заходи, поговори со мною -
Долго не видались, старина…
1939
Пустеют окна. В мире тень.
Давай молчать с тобой,
Покуда не ворвется день
В недолгий наш покой.
Я так люблю тебя такой -
Спокойной, ласковой, простой…
Прохладный блик от лампы лег,
Дрожа, как мотылек,
На выпуклый и чистый лоб,
На светлый завиток.
В углах у глаз – теней покой…
Я так люблю тебя такой!
Давай молчать под тишину
Про дни и про дела.
Любовь, удачу и беду
Поделим пополам.
Но город ветром унесен,
И солнцу не бывать,
Я расскажу тебе твой сон,
Пока ты будешь спать.
1939
В эту ночь
Даже небо ниже
И к земле придавило ели,
И я рвусь
Через ветер постылый,
Через лет буреломный навет.
Я когда-то повешен в Париже,
Я застрелен на двух дуэлях,
Я пробил себе сердце навылет,
Задохнулся астмой в Москве.
Я деревья ломаю с треском:
– Погоди, я еще не умер!
Рано радоваться, не веришь?
Я сквозь время иду напролом!
В эту ночь я зачем-то Крейслер,
В эту ночь
Я снова безумен,
В эту ночь
Я затравленным зверем
Раздираю ночной бурелом.
1930-е
Как на башне желтой долго
Колокол бьет тяжелый,
И на ветер желтый долго
Раскрываются звоны.
Но на башне желтой гулкий
Колокол сник тяжелый.
Только ветер пылью света
Одевает голых.
По дорогам горе бродит,
Созывая к бою.
Горе, коль народ в разброде,
А страна в разбое.
(Из переводов Ф. Г. Лорки) 1930-е
Учебник в угол – и на пароход,
В июнь, в свободу, в ветер, в поцелуи.
И только берега, как пара хорд,
Стянули неба синюю кривую.
Я круга карусели не нарушу,
Игра закономерна и горда.
Но что любовь? Прелестная игрушка,
Иль ветром перерезана гортань,
Или плевок под грязными ногами,
Или мираж над маревом морей,
Иль просто сердце вырывает Гамлет
Скорее,
чтоб не жгло,
чтоб умереть…
1939
Сегодня наш последний вечер,
Темно, и за окном январь.
Ни слова, ни огня, ни крика.
Пусть тишина, как на пари.
Открой рояль. Сыграй мне Грига
И ничего не говори. Молчи.
Пусть будут только тени
На клавишах и на висках.
Я спрячу голову в колени,
Чтоб тишину не расплескать.
1939
Полустудент и закадычный друг
Мальчишек, рыбаков и букинистов,
Что нужно мне? Четвертку табаку
Да синюю свистящую погоду,
Немного хлеба, два крючка и леску,
Утрами солнце, по ночам костер,
Да чтобы ты хоть изредка писала,
Чтоб я тебе приснился… Вот и все.
Да нет, не все… Опять сегодня ночью
Я задохнусь и буду звать тебя.
Дай счастье мне! Я всем раздам его…
Но никого…
1939
А если скажет нам война: «Пора», -
Отложим недописанные книги,
Махнем: «Прощайте» – гулким стенам институтов
И поспешим по взбудораженным дорогам,
Сменив слегка потрепанную кепку
На шлем бойца, на кожанку пилота
И на бескозырку моряка.
1939
Я сегодня весь вечер буду,
Задыхаясь в табачном дыме,
Мучиться мыслями о каких-то людях,
Умерших очень молодыми,
Которые на заре или ночью
Неожиданно и неумело
Умирали,
недописав неровных строчек,
Недолюбив,
недосказав,
недоделав…
1939
Найди на рукописи смятой
Клочки слепых бессвязных строф.
Так пахнут тишиной и мятой
Полотна старых мастеров,
Так слову душно в тесной раме,
Так память – зарево костра,
Так море пахнет вечерами,
Так морем пахнут вечера.
1941
1. Письмо матери Бориса Смоленского