Я благодарна доктору Эммерих за то, что она выполняет свою работу молча, потому что еще одного говорящего в этой комнате я просто не вынесу. Она просто держит датчик. Но вдруг она поворачивается ко мне со словами:
–Сейчас доктор Моретти сделает укол в сердце плода. Я прошу вас поднять руки и положить их у головы. Это делается для того, чтобы вы не трогали даже инстинктивно свой живот. Пожалуйста, поднимите руки и положите их удобно.
Я поднимаю руки к голове; я лежу, будто сдаюсь. Это всё так… неправильно… и поза такая жалкая, что я готова расплакаться от безысходности… Теперь я не могу защититься он этой длинной иглы, которую достает доктор Моретти… Это так неправильно и я в этот момент чувствую себя так беспомощно, что всхлипываю. Но я не плачу больше. Надо быть сильной – даже сейчас.
–Сейчас, – говорит доктор. Он спрашивает свою коллегу, с какой стороны лучше подобраться к сердцу, которе еще пульсирует на экране. Последние удары. Гретхен, кажется, до сих пор спит, она не двигается… Прокол. На узи видно, как игла входит в сердце и быстро – раз-два, две секунды, яд введен – и сердце на мониторе замирает. Похоже, смерть была действительно быстрой и безболезненной, хотя это нельзя сказать наверняка – она не дёрнулась, просто овал сердца перестал пульсировать. Всё.
–Мне очень жаль, – печально говорит доктор Моретти, – простите пожалуйста.
Я только киваю смотрю на Сеню – он спрятал лицо в ладонь – видны только глаза. Взгляд на две тысячи ярдов… или что-то очень близкое. Страшный, отрешенный взгляд.
Шприц извлекают очень аккуратно и мой живот реагирует на это горячей болью. Так бывает, – говорит доктор Эммерих в ответ на мой вопросительный взгляд. – Это схватка.
И вдруг я отчетливо чувствую, что там, в моем теле, больше нет никого живого. Что осталась только я. А Гретхен – ушла. И её ничем не вернуть, плёнку нельзя отмотать назад, нельзя перезапустить этот день с самого начала, нельзя больше пустить эту историю по другим рельсам, нельзя вколоть другой укол и запустить это маленькое сердце на мониторе вновь. Оно встало и будет стоять. Оно теперь всегда будет стоять. Это никак не отменить. Нет такой возможности, нет такой опции…
Датчик узи всё еще там, на животе. Врачи сообщают мне, что сейчас понаблюдают еще пятнадцать минут. Если сердце не будет биться и дальше, значит, меня отпускают из этого кабинета дальше.
Конечно же, сердце не забилось. Не помня себя, я встаю с кушетки и словно тень, за мной плетется Сеня. В коридоре уже ждёт та самая акушерка. Она сочувственно гладит меня по плечу, кивает и говорит, что сейчас меня будут готовить к родам.
Госпожа Херц озабочено спрашивает, какое я хочу обезболивающее. Можно просто самое лёгкое, говорит она, – можно эпидуральную анестезию. Можно оперативным путём. Но я лишь мотаю головой: нет, ничего не надо. Достаточно уже того, что в конце этих родов не будет живого младенца. Я не хочу, – объясняю я ей, – еще больше обманывать свой организм. Это не сиюминутное решение, я обдумала его и взвесила заранее.
–Подумайте еще раз, – настаивает акушерка, – ведь это совершенно другие роды. Вам, возможно, будет очень больно. – Она делает ударение на слове „очень“, но я пропускаю это мимо ушей – в первые два раза мне тоже рассказывали, что будет нестерпимо больно – и оба раза было вполне нормально. Неужели сейчас я не вынесу?
Снова мотаю головой:
–Нет, не надо.
–Хорошо, – говорит она, – сейчас пройдёте в палату вместе с мужем. Это для начала. За вами будет присматривать моя коллега помоложе, я подойду уже ближе к самим родам.
Мы идём в палату и она даёт мне таблетку, от которой у меня должен запуститься процесс рождения.
Палата небольшая, в ней есть кровать и два кресла с розовой обивкой и вообще всё очень уютно. Вдруг я отмечаю, что на стенах нет никаких картин – на их месте – выгоревшие квадраты и прямоугольники. Я глазами показываю на них госпоже Херц – мол, а где всё это? Но она пожимает плечами. Только немного позже до меня дойдёт, что это она сама сняла картины, на которых изображены младенцы и улыбающиеся молодые мамы – чтоб не травмировать меня. Потому что мы находимся в обычной комнате для родов, которых полно в больницах по всей стране.
В комнате есть специальная кровать – она похожа на обыкновенные больничные электрокровати, но шире и в изголовье имеется специальная штанга, которую можно выворачивать туда-сюда, вверх-вниз на схватках. На окне стоят старые весы с декоративными грузиками и рядом с ними – металлическая фигурка аиста без младенца. Вот и правильно, – думаю я, – вот и правильно.