— Ох, бабоньки! Когда же это мы постареем!
И у всех сразу отлегло от сердца. Заулыбались, зашевелились, чашечки взяли. Распрямился и гордо блеснул глазами Дмитрий Филиппович. Он был хоть куда, самый молодой среди них и самый крепкий. Кто бы мог подумать, что он уйдет первым, а самая старая и самая больная переживёт всех?
Меня не было в Светополе, когда умерла тётя Валя. За три месяца до этого я надолго уехал, и она, провожая меня с бабушкой на вокзале, уже совсем плохонькая, не ответила на мои поцелуи, быть может, слишком горячие. Безучастно стояла с опущенными руками, её мягкие щеки были прохладны, а губы произнесли тихо и спокойно: «Может, свидимся ещё».
Эти же слова, только живей и взволнованней, были сказаны теперь, у подножия шестнадцатиэтажной башни, куда их спустила на лифте Зинаида Борисовна.
Нелёгким делом оказалось это — усадить их в лифт.
— Нет–нет, мы пешком! — испуганно заявила Вероника Потаповна и шарахнулась в сторону от раздвинувшихся перед самым её носом дверей.
Первой вошла в кабину Александра Сергеевна. Ничего ужасного не приключилось с ней, и тогда на цыпочках ступили по очереди все остальные. Зинаида Борисовна нажала кнопку. Двери съехались.
— Мы едем? — спустя некоторое время спросила моя бабушка. Всю жизнь она с подозрением относилась ко всяким техническим усовершенствованиям. У всех во дворе был газ, а она продолжала готовить на примусе. Даже авторитет Нонны был бессилен тут.
Наконец кабина мягко качнулась, и двери раздвинулись. Блеснул дневной свет. Жизнь продолжалась.
Она продолжалась в поезде, который медленно тащил их из Москвы в Калинов. Черепахой назвала его, передёрнув плечами, Вероника Потаповна. Ни в какое сравнение не шел он с тем чудо–поездом, с тем голубым экспрессом, который, свистя, нёс их из Светополя в столицу. Какие занавески были там! Какой чай! Какие зеркала и лампочки! Свет большой и свет малый да ещё плафончики у каждого над головой, так что можно было лечь и культурно читать книгу. Вероника Потаповна повествовала об этом с упоением.
А вот её сестре было по душе здесь. Не со своими сидела она, а у противоположного окна, за столиком с худой, болезненного вида женщиной, облачённой, несмотря на духоту, в плащ и полотняный платок, который, впрочем, она спустила, разговорившись, на плечи.
А разговориться с Валентиной Потаповной было несложно. Слушать она умела… Не слушать. Это неточное, неполное слово, даже отдалённо не передающее ту сострадательную боль, с какой внимала она попавшему в беду человеку.
Именно к ней приходил за отпущением грехов и сотней до зарплаты загулявший дядя Паша Сомов. Не к родному брату Дмитрию — к ней. Она отчитывала его: «Помрёшь же, окаянный! Помрёшь!» — и лезла в шкаф за облезлой с оборванным ремешком вместительной сумкой, где после её смерти нашли старые бумаги, письма (среди них и мои), а также облигации «золотого» займа. Семь штук по двадцать рублей — она скопила эту сумму, откладывая от маленькой пенсии, чтобы никого не ввести в расход своими похоронами.
Помню, как гневно осуждала она Нику, девицу лёгкого поведения, которая жила у нас во дворе и которую на самом деле звали Ниной. (Вот! Не только моя бабушка гнушалась своим скромным именем.) «Вырядилась! А глаза‑то пустые». Но когда с Раей Шептуновой, которая пошла по Никиным стопам, стряслась беда и мать, грубая женщина, торговавшая на углу пивом, сгоряча выгнала дочь из дому, то не кто иной, как тётя Валя, приютила её. «Душа‑то хорошая у девчушки. Душа…»
Тогда я не поверил этому. Какая душа у Райки Шепту–новой! Вот у Уленьки Максимовой, любови моей и надежды, была душа, она так и светилась в её больших глазах, а рыжая и неряшливая Рая, спутавшаяся с Кожухом… Её не любили у нас, и кто, кроме Кожуха, польстился бы на неё!
Поезд снова остановился.
— Да что он у каждого столба!.. — возмутилась Вероника Потаповна.
Это был, конечно, риторический вопрос, но нашёлся человек, который ответил на него.
— Слишком велика насыщенность, — сказал он несколько туманно, но очень учтиво.
На вид он вполне сошёл бы за компаньона наших путешественников. Лет ему было за семьдесят, но держался он молодцом. Следил за собой, как говорила бабушка. Седые усики, галстучек, прекрасная выправка и не менее прекрасные манеры. Первое, что он сделал, когда вошли дамы, галантно поднялся и предложил Веронике Потаповне место у окна. Не Валентине Потаповне и не Александре Сергеевне — ей.