Эта маленькая женщина дала своему внучатому племяннику импульс любви идеальной. То есть ко всему сущему на земле, независимо от того, состоишь ли ты с ним в родственных или интимных отношениях. А уж что при раскладе этой любви на конкретные особи её не всегда хватало надолго, дело другое. Много чего недостаёт на всех, и потому, только потому неукоснительно блюдёт природа свою очерёдность. «Мы отжили своё, — не раз говорила тётя Валя — без грусти, но с пониманием закона. — Теперь ваш черед».
С пониманием! За это ей была ниспослана лёгкая смерть. Декабрьским утром строгала топориком щепу, бросив соседке с предвкушением: «Сейчас печечку растопим… — И вдруг выронила топор, зажмурилась, простонала: — Головушка… Ой, головушка моя!» — тихо завалилась на бок, и дух её отлетел.
Не голова — головушка. У нас в Светополе так не говорят. От города Калинова это, что на реке Пёс.
Как рвалась сюда её душа! Но почему не радость, а досада и тоска в её голосе? В синеньких глазах? В том, как склонила набок голову? Опытный Дмитрий Филиппович сразу понял: не в духе, и внимательно следил за собой, дабы ничем её не прогневить. И все‑таки, выходя с остальными, уже без вещей, на первую свободную прогулку, не заметил, как сами по себе остановились ноги, а взгляд прилип к голубятне.
— Идёшь, что ли? — окликнула Валентина Потаповна. И он, в берете и галстуке, виновато заспешил за ними на своих длинных ногах.
Ни старых домов (очень старых, из того времени), ни старых деревьев, ни старых людей, с кем можно было б поговорить и вспомнить… Но река Пёс — она‑то осталась! К ней вела широкая и пустая пыльная улица. Что–то строили тут, и строили давно, потому что дощатый забор вокруг стройки частью завалился, частью сгнил. На железной, в пятнах извести бочке сидела кошка. Видимо, когда‑то здесь были частные домики; то там, то здесь зеленели среди строительного хлама покалеченные яблони. Одна была усыпана зелёными плодами.
— Антоновка, — с ходу определила моя бабушка. С величайшей осторожностью делала она каждый шаг. Любой камушек и любая ямка грозили её больным ногам страданиями. С вожделением вспоминала она асфальтированные светопольские улицы.
— Никакая не антоновка, — сказала Валентина Потаповна, ни к кому в частности не обращаясь. Она шла впереди, слегка склонив набок голову, что служило обычно признаком неудовольствия.
Сестра, не отрывая от земли взгляда, передёрнула плечами.
— Всегда антоновка была.
Валентина Потаповна чуть замедлила шаг и теперь шла рядом с мужем.
— Когда всегда?
Это она его спрашивала, Дмитрия Филипповича, который хоть и прогневил её тем, что заблудился у голубятни, но в состоянии ссоры с ней не был.
— Всегда, — стояла на своём бабушка.
— Ну когда, когда всегда? — продолжала допытываться у мужа, уже сердясь, Валентина Потаповна, а он глядел на неё скошенными из‑под берета глазами и только изредка бросал быстрый взгляд под ноги.
Так спустились они к реке, которая носила краткое и звучное название Пёс. Впервые услыхав его, я все пытал сидящую на подоконнике возле розетки с мелко наколотым сахаром старую тётю, откуда такое название и что оно означает. Собаку? Тётя Валя улыбнулась. Не моей наивности, нет, а тому, что все на свете повторяется. Вот точно так, оказывается, и она когда‑то требовала от взрослых вразумительного ответа на тот же вопрос. Взрослые не дали его. «А ведь кто‑то же да назвал, — произнесла моя двоюродная бабушка, и взгляд, мечтательно устремленный мимо меня, погрузился в зеленую толщу времени. — Где сейчас этот человек?» — «Как где? — удивился я. — Умер». Все‑то было ясно моему образованному девятилетнему уму, кроме одного: что означает странное название.
Я был на реке Пёс. Стоял на её низком берегу среди кустов, которых мой южный глаз определить не умеет, вглядывался в воду, ровное и бесконечное движение которой сродни неподвижности, следил взглядом за крохотными воронками, вдруг возникающими из ничего и через краткий миг пропадающими (вот это уже была жизнь по сравнению с бездушной вечностью движения), и думал не о том, почему так, а не этак называется река, не отыскивал сходство с послушной хозяину собакой, а живо представлял себе, как стояли на этом самом месте мои старики. Грустно мне было. Как эти воронки, появились и исчезли они, теперь мой черед, но суть не в этом, а в том, что я чувствовал реку Пёс рекою своею. Будто когда‑то уже был здесь и видел все, и руку мочил… Я нагнулся и поиграл пальцами в тёплой и непрозрачной воде, враз посветлевшей на фоне белой кожи… Почему будто? Я действительно был здесь пятьдесят лет назад, я шел по улице среди зарослей бузины и ромашек, я помню страшного деда Егора с козлиной бородкой и острый вкус украденных черных вишен на губах, которые я старательно облизывал, дабы не выдать себя. Все было. А мои внуки или мои внучатые племянники вот так же вспомнят обледенелые ступеньки подвала, по которым ну‑ка потащи ведро с углем, вспомнят раскалённую печь, подпрыгивающие и звенящие на ней белые шарики слюны, третий номер трамвая на улице Ленина и лестницу любви, но не ту, которая придёт к ним, благоустроенная и освещённая люминесцентными лампами, а другую, тёмную, наводящую ужас на всех, кроме мальчишек и влюблённых. Мне хочется думать, что вспомнят. И подобно мне, который вместе со своими стариками совершил путешествие во времени из Светополя в Калинов, отправятся когда‑нибудь из своего города в город мой.