Задумывались ли вы, почему так трогают нас страдания детей и животных? Именно детей и животных. Они терзают нашу совесть куда мучительней, чем такие же или даже более сильные страдания мужчин и женщин. Что срабатывает тут? Беззащитность, беспомощность жертвы? Но и взрослый человек, коль скоро он страдает, беззащитен перед лицом судьбы или силы. Однако он, взрослый, даже при самых отчаянных обстоятельствах может объяснить себе если не смысл, если не внутреннюю, то хотя бы внешнюю причину своих бед. Людская злоба. Невезение. Несправедливость, жертвой которой пал не он один (и это успокаивает) и которая рано или поздно будет наказана. Запоздалое отмщение за свои ли, за чужие грехи. Да мало ли что! Даже самую сильную боль приглушает понимание, что рано или поздно все кончится.
Иное дело — живое существо, неспособное или малоспособное к самосознанию. За что? Почему — вот вопрос и вот мука, которые неотступно стоят в его глазах, и они‑то, как раз они разрывают нам сердце. Мы не умеем ответить на них. Мы можем только обмануть, отвлечь, заговорить зубы, и дай бог, если нам такой обман удается.
Так вот, во взгляде Дмитрия Филипповича были не острота и не пронзительность боли, а глухое недоумение. Проданные (чисто символически: отчаявшаяся Валентина Потаповна отдала их за бесценок, но скрыла это от мужа, из собственных сбережений нарастила сумму, вручённую в полное распоряжение Дмитрия Филипповича), проданные голуби оказались птицами привязчивыми. Долго ещё возвращались они в свой двор, садились на крышу и на шест, ка землю слетали, на тот каменистый пятачок, который столько лет служил им кормушкой. В кладовке оставалось и просо, и пшеница, но ни единой жмени не сыпанул им Дмитрий Филиппович. Стоял и смотрел. Стоял и смотрел…
Валентина Потаповна не находила себе места. Отвлечь и развлечь старалась мужа, и, кажется, никогда больше не получал он столько обновок, как в то время. Носки, рубашка, шерстяное белье, до которого был особенно охоч… Напрасно. Все оставляло его равнодушным. Внимательно осмотрит, даже примерит, на цену взглянет и в сторону. «Может, пусть снова заведёт?» — не выдержала раз уже готовая сдаться Валентина Потаповна, но моя бабушка, первая помощница и советчица в этом деле, призвала её к твёрдости. «Ничего! — отрубила она, гордая этой своей ролью помощницы и советчицы. — Перебесится — человеком будет».
В Светополе только–только появились телевизоры, кое-кто во дворе приобрёл, и у экрана собирались соседи, но даже на это чудо Дмитрия Филипповича затащить не удавалось. Тогда Валентина Потаповна попыталась пристрастить его к чтению. Пачку книг приволокла из библиотеки, самых разных, и то одну, то другую начинала читать вслух; он слушал с окаменевшим лицом и все с тем же недоумением во взгляде. И все же именно книги вывели его из оцепенения. Но как! Самым непостижимым, самым неожиданным образом. Он уничтожил их. Растоптал, разорвал, зубами изгрыз все до одной, а Валентина Потаповна, у которой на свете не было ничего священней, стояла, белая, и хоть бы мизинцем шевельнула! Он был, конечно, в подпитии, но и на другой день, трезвому, она не обмолвилась про это ни словом. Молча убрала свидетельства ужасной расправы и, заботливая супруга, поставила на стол бутылек с молоком — с похмелья он любил молоко.
Ни о голубях, ни о растерзанных книгах они не говорили никогда. Вскоре Дмитрий Филиппович сам свалил шест с перекладиной, и мы с ним перепилили его на дрова.
Ни минуты не сомневались, что кто‑то да остался из старых калиновчан, но как отыскать их? Как?
Поговорили с хозяйкой.
— Да Визалов! — сказала она, уперев руки в бока.
Эту фамилию они уже слышали. И даже видели. На аккуратном домике висела табличка, на которой значилось:
ЗДЕСЬ ЖИВЕТ ГЕРОЙ
ГРАЖДАНСКОЙ И ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙН
организатор коллективизации
в Калиновском районе
почётный гражданин города
Никита Иванович Визалов.
Они такого не помнили. Да и не хотелось идти к знаменитости.
— Нам бы попроще чего, — сказала Валентина Потаповна.
— Да кого же ещё! — удивилась хозяйка, — Визалов! К нему и идите. Он, правда, мужик… — Но, недоговорив, какой он мужик, неопределённо повертела рукой и снова уперла её в бок. — А нет, в Колчеватики езжайте. Там полно старых.
Колчеватики?! Уже одно название этой деревушки на том берегу Пса, затерянное в памяти, ни разу почему‑то не помянутое, хотя только о Калинове и говорили все последнее время, и вдруг всплывшее, обрадовало Валентину Потаповну. И ещё сильнее — Веронику, которая ни в чем не хотела отставать от сестры.