Она и потом легла рядышком с ним, уже навсегда. Такова была её воля. Мы стояли вдвоём возле дяди Диминой могилы на новом Жалуевском кладбище, последнем приюте моих стариков. Некогда тут был конезавод. Глинистая почва равнодушно принимала мёртвых, а вот живому хода не давала. Быстро засыхали высаженные на могилках цветы и кустарники, маленькие деревца. Суховей и злое солнце летом, ледяные ветры зимой, как правило малоснежной, доканывало то, чему вроде бы удалось прижиться. Озорник дядя Паша завещал не ставить ему памятника, а посадить лучше абрикосовое дерево. Не очень серьёзно завещал — он надо всем посмеивался, а уж над собственной смертью тем более, но сын решил выполнить его наказ. И поныне что ни год сажает абрикосовое дерево, но они не принимаются. А вот шиповник, который дряхлыми руками воткнула в землю тётя Валя (она сильно сдала после смерти Дмитрия Филипповича), прижился и зацвёл. Невысокий и корявый, колючий, с маленькими листиками, крепко держался он на скудной земле под ветрами и палящим солнцем, и розовые цветы его были прекрасны. Тётя Валя показала рукой себе под ноги и сказала: «Меня здесь положите».
Заскучали мои старики. Не явно, не вслух, но заскучали. Не мил им уже ни город Калинов с его кирпичными новостройками и непонятными заботами, ни река Пёс, ни яблоки «белый налив», которых уродилось в этом году несметное количество, ни разгуливающие по улочкам, как пятьдесят лет назад, озабоченные куры. Домой, домой… И уже представлялось, как быстренько пересядут они в неприветливой и шумной Москве на светопольский поезд, скинут обувь, переоденутся в домашнее и, блаженно вытянув ноги, чаек попивая, будут с сознанием исполненного долга глядеть в окно. Леса сменятся скоро перелесками, а потом и вовсе исчезнут. Степь потянется, зелено-жёлтая степь, на которой наконец‑таки отдохнёт утомившийся от мельтешения глаз. Ещё немного, и он с приятностью узнает в низкорослых деревцах у выбеленного домика привычные очертания абрикоса. А там и баштан мелькнёт, и скажет приметливый Дмитрий Филиппович: «Баштан…» — и хитровато глянет на жену, будто это он посадил его.
А может, и не глянет. Может, посмелее станет после награждения, которое учинил ему гвардии майор Визалов. Орден будет сиять на его груди, и не найдётся во всем поезде пассажира, который бы не взглянул на бывшего фронтовика с уважением.
Домой, домой… Через солончаки мчит поезд, смеркается, а когда утром припадут к окошку, то за ним уже совсем родной пейзаж с невысокими домиками и высокими пирамидальными тополями, с виноградником, рядами уходящим вдаль, с дворовыми постройками из неоштукатуренного камня–ракушечника, с тутовыми деревьями вдоль шоссе, которое то вплотную подходит к железной дороге, то сворачивает в сторону. Светополь! Вон он, их город, и никаких других городов, ни больших, ни маленьких, им не надо.
Конечно, не один вечер потом с упоением проговорят они о Калинове. С бесконечными подробностями, веселясь и празднуя душой, вспомнят своё купание в реке Пёс, гвардии майора Визалова вспомнят (к каждому празднику Валентина Потаповна будет посылать ему открыточку), их хозяйку, которая собиралась два часа мыть маленький гостиничный коридор… Но все это будет потом, а сейчас отдыха жаждет усталая душа. Так и ответит Вероника Потаповна: «Потом, потом» — на нетерпеливые расспросы соседей, которые высыплют встречать их. Возвратились! Она вышагивает впереди всех в кремовом, «как у Нонны», костюме, но без шляпы (река Пёс унесла шляпу, когда переправлялись из Колчеватиков), за ней Валентина Потаповна со склонённой набок головкой и Александра Сергеевна, замыкает же шествие Дмитрий Филиппович с орденом на груди и в берете, который ни при каких переправах не слетит у него с головы.
Так и видится мне их триумфальное возвращение, и так, наверное, виделось оно им, когда они ещё в Калинове мечтали — каждый про себя — о доме. Скорей бы уж! Но вслух не говорили. Нельзя было вести эти пораженческие разговоры, поскольку впереди ждали их ещё Колчеватики. Село, с которым столько связано и где, может быть, они встретят хотя бы одного помнящего те времена жителя. Они знали, что никогда не простят себе, если не побывают там.
Но они не знали другого: тех, прежних, Колчеватиков давно нет. Начисто сгорели вскоре после их отъезда, но колчеватинцы остались и, построившись на новом, более удобном месте, в полутора километрах от прежних Колчеватиков, нарекли новое село прежним именем.