Опустившись в кресло у журнального столика, закинула ногу на ногу.
— Я могу закурить?
— Конечно.
Он включил магнитофон. На столике появились ваза с конфетами, виноград, крупные осенние персики. С насмешливым интересом следила Римма за его приготовлениями. Все было предусмотрено заранее — от паспорта в кармане и переполненных по субботам кафе до заблаговременно охлаждённой бутылки «Алиготэ».
— Антрекот я потом пожарю, — произнёс он с полувопросом.
— У тебя есть даже антрекот?
— Да, — ответил он, глядя на неё доверчивыми глазами. — Я беру в «Кулинарии».
Но Римма не обманывалась его искусным простодушием.
— Ты отличный хозяин.
Он смущённо улыбнулся.
— Приходится.
— Недолго осталось. — Она косой струйкой в сторону от него, некурящего, выпустила дым. — Скоро вернётся супруга. Полагаю, она избавит тебя от домашних хлопот?
До дна выпила свой бокал, а он лишь пригубил. Странно… Римма сняла очки. Все расплылось перед ней — бутылка, его лицо, виноград, превратившийся из согроздий ягод в сплошное густо–синее месиво.
— А что же кавалер не пьёт? — Она узнала в своём голосе интонацию Оксаны. — Или он дал обет трезвости?
— Нет–нет, — заторопился Валентин и взял бутылку. — Я налью тебе ещё?
— Конечно.
Музыка кончилась; слышно было, как булькает вино.
— Так за что мы выпьем? — спросила она.
— За тебя.
Коротко и ясно…
— Ты чрезвычайно галантен сегодня. Но за меня мы уже пили.
— Тогда за твою дочь.
— Кошмар! — сказала Римма. — Следующий тост ты предложишь за мою маму. Потом за моего будущего мужа. Кто будет следующим? Любовник?
Закатив глаза, как та полнотелая девица на лодке, глумливо покачала головой, и размазанные контуры комнаты — со столиком, с его фигурой, с тахтой в отдалении — задвигались, усиливая иллюзию опьянения. Она ошибалась, полагая, что вино не действует на неё. Просто она слишком мало знает себя. Римма вскинула голову.
— Итак, за что мы пьём?
— Тебя же не устраивают мои тосты. — Он сказал это без обиды, тихо и просто.
— В прошлый раз ты был находчивее.
Он понял это по–своему:
— Я попросил у тебя прощения за прошлый раз.
— А–а, — сказала Рима. Со страхом чувствовала она, что опьянение оставляет её. — За этим ты и пригласил меня?
— За чем — за этим?
— Чтобы попросить прощения?
— Да. — И прибавил, прежде чем она нашлась, что ответить: — Мне хотелось видеть тебя.
Нет, она не пьяна. Ещё не пьяна…
— За Аэрофлот, лётчик! За удачу в воздухе! — Не отрываясь, влила в себя содержимое бокала. А его… Его опять остался полным. — Вот как? Даже за удачу в воздухе не пьёшь? Хотя, пардон, быть может, у тебя завтра полёты? — Как сразу не сообразила? В Аэрофлоте же не бывает выходных.
— У меня завтра нет полётов, — сказал он. — И вообще нет. Так что не стоит желать мне удачи в воздухе.
Римма медленно надела очки.
— Почему?
Он заставил себя улыбнуться.
— Отстранили… Не годен по состоянию здоровья.
Бесстыдно голой почувствовала себя Римма. Протянула руку за очками, но на столе их не оказалось. Она вспомнила, что надела их, но все равно видела себя без очков — выпуклые, обведённые кругами, утомленные глаза, к которым Наташа пририсовала кокетливые черточки. На помощь пришло самообладание юриста.
— Когда это случилось? — Она была абсолютно трезва.
— Две недели назад.
А она кривлялась перед ним, как последняя потаскуха! Лучшее белье надела…
— Что‑нибудь серьёзное нашли? — Ни сочувствовать, ни вздыхать она не собирается.
— Зрение.
— Это не страшно. Я имею в виду — не смертельно. — Она поправила очки. — Я их пятнадцать лет таскаю. Ничего, жива.
— У нас нельзя.
— Я понимаю. Но работой они обязаны обеспечить. Закон гласит, что если…
— Они обеспечили, — сказал Валентин.
Он сидел, положив на край стола узкие руки, — чужой мужчина, о котором она навообразила себе бог знает что.
— Ты потерял в зарплате? — Для адвоката не существует запретных вопросов…
— Дело не в зарплате. — Он прятал от неё взгляд. Седину заметила она в его черных, по–мальчишески рассыпающихся волосах.
— Привык к лётной работе. — Она хотела сказать: «Любишь лётную работу».
— Наверное. — Он нерешительно поднялся. — Я пожарю мясо?
Римма отпустила его кивком головы. Но одной в комнате было невмоготу, она встала и твёрдым шагом вышла в кухню.