И, наконец, третье, на что непременно следует обратить внимание, рассказывая об Уле Максимовой, — это её поразительная способность видеть и слышать то, что произойдёт лишь секунду спустя. Ещё, например, не постучали в дверь, а она уже напряглась в ожидании. Не знаю, как назвать это качество…
Мы сидели в первом ряду бельэтажа — я и Никита по краям, а Уля с моей женой между нами. На ней был бежевый костюм с коричневой отделкой. Неотрывно глядела она своими удивленно сияющими глазами на сцену, видя, по своему обыкновению, только её и ничего кроме, и вдруг в самый разгар пылкого диалога потенциальных любовников (молодого человека играл Женька, её родной брат) медленно повернулась к правой кулисе, где ещё никого не было и откуда немного погодя неожиданно для героев да и публики тоже появился муж. Немного погодя!
Как давно знаю я Уленьку? Мне кажется, она жила всегда в своём двадцать третьем номере (так называли мы соседний двор), однако, родилась она в Оренбургской области, в городе Бузулуке, спустя положенный срок после краткого отпуска, который отгулял здесь, выписавшись из госпиталя, её отец. Дочери он так и не увидел. Уленька не знает, где и как погиб он, и это мучает её. Регулярно слушает она «Встречу с песней», надеясь: вдруг про отца скажут?
В наших детских играх она участвовала охотно, но вот странно: я не припомню, чтобы она бегала или скакала. Только готовность, только порыв, который осуществит себя в следующую секунду. И, конечно же, глаза. Вся динамика, вся скрытая энергия, весь ум и вся живость натуры — в них. Я уже говорил о её глазах, но на этих страницах они встретятся ещё не раз и не два — не обойтись без этого, рассказывая об Уленьке Максимовой, любови моей и надежде.
Наверное, сразу же следует объяснить, какой смысл вкладываю я в слово «любовь». Я никогда не был увлечен Уленькой как женщиной, как девушкой, как девочкой. Правда, в её присутствии я становился сдержанней — не мог, например, слишком громко закричать при ней или сказать грубость (при Рае Шептуновой мог), и не я один. В нашем детском лексиконе не было слова, которое я употреблю сейчас, но именно оно, это слово, наиболее точно определяет отношение к Уленьке Максимовой дворовых мальчишек. Она облагораживала нас. Облагораживала… Из другого теста была она, для другой предназначалась жизни и для других ребят — не нам чета. Но вот иметь такую сестру мне хотелось бы. Как завидовал я Михаилу и Женьке, её братьям! Особенно Женьке, который был всего на год старше меня.
Сейчас у меня с ним, артистом Евгением Максимовым, с одинаковым успехом играющим героев–любовников как на сцене, так и в жизни, прекрасные отношения, а когда-то они были натянутыми. Лет тридцать тому — вот когда. Их мать Александра Сергеевна белила у нас, и в эти дни он запросто, как к себе домой, являлся в нашу пустую, с распахнутыми окнами и дверьми квартиру. Засунув руки в карманы брюк, разгуливал себе по газетам, которыми мы застилали пол, меня же демонстративно не замечал. Это задевало меня. Он или я хозяин тут? Конечно, я! И, тоже сунув руки в карманы, придирчиво изучал работу его маменьки.
Работа была безукоризненной. Низко повязав косынку, Александра Сергеевна проворно и в то же время неторопливо орудовала кистью на длинной палке. Проворно, неторопливо и аккуратно. Почти чистыми выбрасывали мы после газеты. Моя бабушка, болезненная чистоплотность которой доставила мне в своё время много неприятных минут, чрезвычайно ценила её за это. «Мой мастер», — говорила она с гордостью и особенно восхищалась умением Александры Сергеевны «подсинивать».
Профессиональным маляром была мать Уленьки Максимовой. Сухопарая немногословная женщина, малость глуховатая, одна подымала троих детей. На первых, самых первых порах ей помогала свекровь — к ней‑то после гибели мужа Александра Сергеевна и приехала в Светополь из своего Бузулука, — но вскоре после войны, году, наверное, в сорок шестом (Уленька не помнит бабушки) она умерла, и они остались вчетвером. Представляю, как доставалось им. Все тогда хлебнули лиха, но они особенно. Тем удивительней, что дети Уленьки, Иван да Дарья, понятия не имеют о том времени — в отличие, скажем, от моих детей, которым я все уши прожужжал, как тяжко было.
Александра Сергеевна — её заслуга. Никогда не считала, что жертвует чем‑то и что дети в долгу перед ней. Не упрекала, не наставляла… Когда Женька, окончив театральное училище, прибыл по распределению в родной Светополь с женой, которая была на двенадцать лет старше его, лишь сухими губами пожевала да смотрела, смотрела несчастными глазами.
Старший брат Михаил, положительный и рассудительный, к тому времени уже лихо стартовавший на профсоюзном поприще, заверил мать, что брак этот вскорости лопнет по швам. Осенью легкомысленного артиста забреют в армию, а уж за два‑то года вся блажь выветрится из головы. «Но ведь расписались», — обессиленно проговорила мать троих детей, на что Михаил флегматично: «Ну и что? Мало ли кто с кем расписывается».