В четверг Грэм позвонил Барбаре и кратко поторговался из-за счетов.
— Но почему ей требуется столько одежды?
— Она ей требуется.
Классический ее ответ: вырвать часть твоей фразы и просто повторить ее. Меньше работы для ума плюс сэкономленное время для следующего вопроса через один.
— Почему ей требуются три бюстгальтера?
— Они ей требуются.
— Почему? Она носит их все сразу? Один поверх другого?
— Один на ней, другой чистый, третий — в стирке.
— Но я заплатил за три только в прошлом месяце.
— Возможно, ты не заметил, Грэм, и, полагаю, тебя это не интересует, но твоя дочь растет. Она меняет… размеры.
Ему хотелось сказать: «Ты имеешь в виду, что она обрастает бюстами?», но больше он уже не рисковал шутить с Барбарой. И только слабо возразил:
— Она растет так быстро?
— Грэм, если стеснять растущую девочку, последствия могут быть самыми страшными. Бинтуй тело, и ты воздействуешь на дух. Это всем известно. Я никак не предполагала, что твоя скупость настолько велика.
Он ненавидел такие разговоры, и в значительной мере из-за того, что, как он подозревал, Барбара полуприглашала Элис слушать и затем грубо преувеличивала свои аргументы.
— Ладно. Ну хорошо. Ладно. Да, кстати: спасибо за запоздавший подарок к свадьбе, если подразумевался он.
— Что-что?
— Свадебный подарок. Полагаю, воскресенье истолковывается именно так?
— А, да. Рада, что тебе понравилось.
Против обыкновения она словно бы немного растерялась, и он поднажал.
— Хотя, честно, не могу понять, зачем тебе это понадобилось.
— Не можешь? Не можешь понять?
— Да. Почему тебя, собственно, заинтересовало…
— Ну, я просто подумала, что тебе следует знать, во что ты ввязался.
Ее тон был ясным, материнским, и он почувствовал, как почва ускользает у него из-под ног.
— Мило с твоей стороны. «Стерва!» — добавил он про себя.
— Не стоит благодарности. И я думаю, очень важно, чтобы Элис воочию увидела, под каким влиянием ее отец находится в настоящее время.
В настоящее время!
— Но как ты узнала, что Энн снималась в нем? Ее фамилия вряд ли значится в анонсах.
— У меня есть свои осведомители, Грэм.
— Ну послушай! Как все-таки ты узнала? Но она только повторила:
— У меня есть свои осведомители.
3
КРЕСТНАШЕЕ
Джек Лаптон открыл дверь, дымя сигаретой, приютившейся сбоку в его бороде. Он вытянул руки наружу, втащил Грэма внутрь, хлопнул его ладонью по плечу, хлобыстнул по заду и затем потащил через прихожую, гремя:
— Грэм, дырка ты старая, входи, входи же!
Грэм не сумел сдержать улыбки. Он подозревал, что заметная часть Джека сводилась к дерьмовому трепу, и именно этот треп его друзья подвергали регулярному анализированию, однако в личном общении он был настолько бескомпромиссно дружелюбен, настолько говорливо распахнут настежь, настолько физически материален, что вскоре причина вчерашних уничижительных высказываний вылетала у вас из головы. Товарищеская фамильярность могла быть притворной, частью плана понравиться вам. Но если так, он преуспевал в своей игре, и она продолжалась без колебаний или изменений тона — в случае с Грэмом примерно пять-шесть лет, — и в конце вас уже не беспокоило, насколько она искренна.
Трюк с сигаретой возник как шутейный способ скорейшим образом подобрать ключ к характеру. Борода Джека была настолько пружинистой, что в нее можно было безопасно всунуть сигарету в определенном месте нижней челюсти на полпути от подбородка к уху. Если он заговаривал девушку на вечеринке, то отходил принести чего-нибудь выпить и освобождал руки, засовывая свою тлеющую сигарету в бороду (иногда закуривал он ее только ради этою эффекта). Возвращаясь неясным клубком благодушия, он выбирал один из трех заходов, в зависимости от того, как он оценивал девушку. Если она казалась умудренной опытом, или проницательной, или даже просто настороженной, он небрежно извлекал сигарету из бороды и продолжал курить (таким образом показав себя, заверил он Грэма, «немножко оригиналом»). Если она казалась дурочкой, или застенчивой, или не поддающейся обаянию, он оставлял сигарету на месте минуту-другую, говорил о той или иной книге (никогда о собственных), а затем просил сигарету (таким образом доказывая, что принадлежит «к тем интеллектуальным рассеянным писателям с мыслями, витающими в облаках»). Если ему не удавалось ее измерить, или у нее, по его мнению, не все были дома, или же он успевал напиться, он не касался сигареты, пока она не дотлевала до бороды, а тогда с недоуменным видом спрашивал: «Вам не кажется, что пахнет паленым?!» (и тем утверждал себя как «просто потрясный тип, немножко не в себе, конечно, губящий себя, ну, ты знаешь — как подлинный художник, но до чего же интересный!»). Пуская в ход этот третий прием, он обычно аккомпанировал ему теми или иными змеиными измышлениями о своем детстве или своих предках. Однако тут имелись свои опасности. Как-то он сильно обжегся, очаровывая притягательную, но абсолютно загадочную девушку. Он не мог себе представить, что она не заметила сигареты, и его недоверие усугублялось параллельно испытываемой боли. Позднее он узнал, что девушка, пока он отходил за напитками, сняла контактные линзы: дым его сигареты щипал ей глаза.